Московское метро: от первых планов до великой стройки сталинизма (1897-1935) - Дитмар Нойтатц

Следующий шаг вперед сделал Йохен Хелльбек в своем анализе частных дневников 1930-х гг. Он подверг критике облик человека в интерпретации Коткина, поскольку тот приписывал людям 1930-х гг. сегодняшний прагматичный образ мыслей. Хелльбек, в противоположность тому, делает акцент на специфическом ином бытии и ином мышлении «сталинского субъекта» и при этом не останавливается перед вопросом, не потому ли столь много людей участвовало в осуществлении террора, что они по собственному побуждению стремились достичь личной идеологической «чистоты» и чистоты своих ближних{1227}. Он ставит под сомнение общепринятое разделение публичного и частного языка и отдаваемое в литературе предпочтение последнему как аутентичному свидетельству, сближаясь с Коткиным, когда ведет речь о глубоком проникновении идеологии во внутренний мир «сталинского субъекта»{1228}. Дневник комсомольца Степана Подлубного является действительно убедительным доказательством того, что режим сумел чрезвычайно успешно насадить свою идеологию в головах людей{1229}. Он свидетельствует о том, как молодой человек, который в 1931 г. приехал в Москву в качестве сына кулака, усвоил большевистскую идеологию и постоянно старался формировать свое самосознание в большевистском духе.

Этот подход основывается на тезисе, что крупные группы людей в глубине души были убеждены в истинности идеологии и верности пути к обещанной цели и, ведомые мотивами не целеполагания, но ценностной ориентации — говоря категориями Макса Вебера, — отдавали себя в распоряжение большевистской системы. Анализ дневника Подлубного является важным шагом на пути к пониманию сталинского общества. Но все же недопустимо обобщать и экстраполировать свидетельства одного человека на все население, определяя, как это звучит у Хелльбека, что все оно являлось «сталинским субъектом», поскольку этот путь может привести к ревизионистским заблуждениям 1980-х гг. Подлубный был не только сыном кулака, но и молодым коммунистом, и в этом качестве принадлежал к группе, которая по своему идеологическому сознанию отличалась от основной массы людей в СССР.

На примере Метростроя наглядно видно, что различные группы населения в целом и среди рабочих в особенности совершенно по-разному воспринимали действительность и проявляли специфические модели поведения. С одной стороны, имелось твердое ядро коммунистов и комсомольцев, мобилизованных с предприятий на строительство метро. Им, без сомнения, принадлежали решающие позиции. Они были опорой и своего рода рукой режима на строительных участках. Их модель поведения служит ключом к пониманию механизма реализации власти на нижних уровнях. С другой стороны, большинство на стройке составляли рабочие, которых партия расценивала как «отсталых» и потому не соответствовавших образу энтузиаста-метростроевца, готового принести себя в жертву, каким он представал в советских, а также и в западных описаниях.

В дальнейшем должны быть рассмотрены жизненный мир, модели поведения и мотивация важнейших групп рабочих Метростроя. Вопрос об основах их классификации по действиям и установкам ведет в область критики источников, но тем не менее должен быть здесь поставлен. В отличие от Коткина, речь не пойдет о дискурсе, в противоположность Хелльбеку свидетельства одной выбранной личности мы не будем распространять на все сообщество. Следует привлечь для анализа по возможности все доступные источники по различным группам метростроевцев, не проводя отбор среди личностей, о которых имеется информация, и не ограничиваясь одним определенным типом источника.

Несмотря на достаточно широкую источниковую базу, и при таком подходе возникают определенные проблемы. Как правило, относительно надежно можно определить поведение отдельных личностей или небольших групп. Имеются отчеты инспекционных органов, а также статистика руководства предприятия, в которых, например, приводятся сведения о прогулах, нарушениях дисциплины, отказе от работы, алкоголизме и преступности. По цифрам объема производства можно подсчитать, насколько высока или низка была производительность труда, работали люди быстро или медленно. Воспоминания и свидетельства очевидцев или газетные сообщения содержат сведения о том, как вели себя рабочие, приехавшие в город из деревни, или что предпринимали комсомольцы, чтобы оказывать влияние на своих коллег-рабочих и контролировать их.

Короче говоря, на примере Метростроя несложно подобрать достаточно достоверные свидетельства о моделях поведения отдельных личностей и различных категорий рабочих. Трудности начинаются, как только пытаются сделать следующий шаг и исследовать лежащие в основе этих моделей установки и мотивации. Проникнуть во внутренний мир человека непросто даже в отношении живого индивида. Неизмеримо сложнее эта задача для историка, который лишен возможности наблюдать за своим объектом исследования или говорить с ним.

В принципе возможны три подхода для понимания установок и мотиваций человека: его собственные свидетельства, свидетельства третьих лиц и очевидные факты поведения. У всех трех подходов есть свои изъяны. То, что рассказывает или пишет сам человек о своих установках и мотивах, может быть осознанно или бессознательно искажено. Сообщения третьего лица об установках данной личности могут основываться только на наблюдениях и предположениях. По поведению человека не всегда точно можно судить о его внутренних побудительных мотивах. Если кто-либо объявлял на производственном собрании, что будет в качестве ударника участвовать в социалистическом соревновании, то этот поступок мог основываться на внутреннем убеждении, а мог служить формой приспособления к общественно желательной модели поведения.

Основным источником, на базе которого проводится анализ моделей поведения и мотиваций, служат несколько сот стенограмм бесед с рабочими, комсомольцами, инженерами и представителями административного аппарата, которые были собраны в 1934-1935 гг. в рамках ведшегося параллельно со строительством проекта «История метро». В этих интервью метростроевцы рассказывали о закулисной стороне их жизни, о том, как они на собственном опыте познакомились со строительством метро[114]. К этой же источниковой группе относятся многотиражные газеты отдельных строительных участков, некоторые дневники и в качестве корректива отчеты вышестоящих инстанций и контрольных органов, а также статистические данные, например, о причинах увольнения рабочих и выполнении плана.

При обращении к интервью следует иметь в виду, что эти материалы готовились с ясно выраженной целью. Собеседниками служили не репрезентативные и случайно попавшиеся представители всего сообщества метростроителей, а специально подобранные комсомольцы, ударники, функционеры и инженеры. Интервьюируемым было известно, что их высказывания должны быть опубликованы. Сверх того отчетливые следы оставил во многих стенограммах набор вопросов, с которыми обращались к метростроевцам. Опрошенные вели рассказ не совсем спонтанно, они сознательно оставляли свидетельство для потомков, и при этом беседа направлялась по определенному руслу.

Относительно автобиографических текстов в целом в новейшей литературе установилось мнение, что они не отражают достоверно, без искажений ни объективной реальности, ни субъективного восприятия этой реальности, но должны быть классифицированы как личностные конструкты идентичности, чья культурная функция состоит в установлении признаваемой обществом осмысленности и жизненно-исторического континуитета. В ходе этого конструирования на жизненный опыт, сохраненный в памяти индивидуума, воздействуют коллективные ценностные установки и приоритеты, а сам этот опыт ориентирован на заданные обществом образцы «осмысленной жизни»{1230}.

То же самое относится к автобиографическим рассказам метростроевцев. Стенографически зафиксированные в свое время интервью представляют собой не столько пересказанную реальность, сколько специфический литературный жанр, разновидность советского «учебного романа»[115]. Сознательно либо нет, опрошенные метростроевцы конструировали такую историю жизни, которая соответствовала ожиданиям интервьюеров. Конкретный пример: биографии комсомольцев излагались по основополагающей схеме большевистской истории успеха, согласно которой происходило превращение эксплуатируемого, необразованного и политически незрелого батрака в начитанного, идеологически сознательного и культурного передовика производства, который не только постоянно «работает над собой», но и положительно влияет на свое окружение в духе политики партии. Работа на строительстве метро в этом контексте представлялась большой школой, университетом, как некоторые буквально ее называли. Многие метростроевцы признавались, что лишь благодаря работе на строительстве метро стали сознательными пролетариями, что здесь они обучились социалистическим методам труда и приобщились к культурной жизни[116].