Распутник - Сара Маклейн
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Возможно, в этом и заключается проблема. Может быть, я слишком долго ждала, когда оборвется дыхание, и пропустила... ну... все остальное.
Он ничего не ответил. Она подняла глаза и увидела, что он смотрит вслед той же веселой семье. Майкл долго молчал, а потом очень серьезно посмотрел на Пенелопу, и она не смогла отвести глаз. Они все кружились и кружились в подобии вальса, и в воздухе между ними словно что-то сместилось.
— Я очень счастлив, что ты не вышла за Лейтона, или за Томми, или за любого другого, не умеющего ухаживать, Шестипенсовик.
Никто, кроме Майкла, никогда не называл ее Шестипенсовиком, глупым прозвищем, которым наградил ее много лет назад, заявив, что для него она дороже пенни.
В то время это прозвучало очень мило — прелестная шутка, чтобы заставить ее улыбнуться. И сейчас ничего не изменилось.
У нее вдруг потеплело на душе, но сразу следом возникли вопросы, куда более серьезные, чем это прозвище:
— Это честно? Или это фальшивая честность? Кто ты сейчас? Ты настоящий? Или некое подобие мужчины, которого, по твоему мнению, они хотят в тебе видеть? Только не говори мне, что это не имеет значения, потому что сейчас... вот в эту самую минуту... это важно. — Ее голос стал совсем тихим. — Хотя я не знаю точно почему.
— Это правда.
И может быть, она в очередной раз выставила себя дурочкой, но Пенелопа ему поверила. Они долго стояли там, его глаза в пятнышках серого, золотого и зеленого напряженно смотрели на нее, словно они остались на этом озере только вдвоем, словно весь Лондон не хохотал и не скользил вокруг них, и Пенелопа вдруг подумала — а что могло бы случиться, не будь тут Лондона? Или Лондон просто перестал бы что-то значить?
Майкл был так близко, исходивший от него жар — таким настоящим и искушающим, и она подумала, что сейчас он ее поцелует.
Нет.
Она отпрянула раньше, чем он успел это сделать.
Она не вынесет, если окажется, что он просто опять ее использует.
Пошел снег, припудрил поля его шапки в тонкую полоску и плечи прекрасно сшитого пальто.
— Я должна вернуться к Оливии до того, как они с Тоттенхемом решат бежать. — Пенелопа помолчала. — Спасибо за этот день.
Она повернулась и покатила прочь, остро ощущая утрату. Неправильно, что он может заставить ее так сильно его желать — так быстро, одной-единственной мягкой улыбкой или добрым словом.
Она становится слабой рядом с ним.
А он такой сильный.
— Пенелопа, — окликнул он. Она обернулась и наткнулась на его взгляд. В карих глаза сверкало что-то опасное. — День еще не закончился.
И на какой-то миг Пенелопе вдруг показалось, что у нее оборвалось дыхание.
Глава 16
«Дорогой М.!
Я абсолютно не сомневалась, что этот сезон будет ужасным, но он оказался еще хуже, чем я думала. О, я могу выдержать сплетни, шепотки за спиной, то, что я стала невидимой для всех тех завидных женихов, что наперебой приглашали меня на танец, но видеть герцога и его новую красавицу герцогиню — вот это тяжело.
Они так сильно любят друг друга; кажется, даже не замечают преследующие их разговоры. А вчера в дамском салоне я услышала, ЧТО она в положении.
Так странно видеть кого-то, проживающего жизнь, которая могла бы стать твоей. Еще более странно тосковать об этой жизни и в то же время восхвалять свободу от нее.
Без подписи.
Долби-Хаус, апрель 1824 года».
Письмо не отослано.
Право же, весьма странное занятие — ухаживать за собственной женой. Такие вещи обычно предполагают, что будут свечи, уютная спальня и час-другой сладострастных шепотков. А на деле оказалось, что ухаживание за женой включает в себя ее сестер, ее довольно нелепую мать, пять отцовских собак и игру в шарады.
Он впервые играл в шарады после того, как восемнадцать лет назад уехал из Суррея в школу.
— Ты совершенно не обязан оставаться, — сказала нежным голосом Пенелопа, сидевшая рядом с ним на кушетке в гостиной Долби-Хауса.
Он откинулся на спинку кушетки, скрестил лодыжки.
— Я сыграю в шарады с таким же удовольствием, как и любой другой.
— Мой опыт подсказывает, что мужчины просто обожают салонные игры, — сухо ответила она. — Имей в виду, день уже закончился, наступил вечер.
Намек на то, что она расплатилась сполна... что его время вышло, оказался слишком толстым. Он посмотрел прямо в голубые глаза.
— Пока еще идет время после полудня, Шестипенсовик. — Борн понизил голос. — По моим подсчетам, у меня есть еще как минимум пять часов с тобой — в том числе и ночью.
Она вспыхнула, и он с трудом подавил порыв заняться с ней любовью прямо здесь — сорвать платье, которое идет ей даже чересчур, и голой уложить на кушетку, на которой они сидят.
Но ее семья скорее всего этого не одобрит.
За этот день он уже не в первый раз мечтал о том, чтобы ее раздеть, и даже не в десятый. Пожалуй, даже и не в сотый.
Что-то случилось там, на катке, что-то, к чему он не был готов.
Ему понравилось кататься с ней и поддразнивать ее, и смотреть на нее с сестрами, и каждая из них была на свой лад очаровательной. И ему невыносимо хотелось протянуть к ней руку и показать всем, что она — его жена! Но стоило ему попытаться, она тут же отвернулась — с блистательной силой духа! — и прелестно вздернула подбородок, отказываясь соглашаться на меньшее, чем заслуживает.
Когда она покатилась прочь, он, словно прикованный взглядом, смотрел, как она пересекает Серпентайн, и ему потребовалось все самообладание, чтобы не кинуться за ней следом и не удержать ее там, на месте, таком далеком от реальности их брака.
А когда они катались вдвоем, он от души наслаждался, держа ее в своих объятиях, восхищался тем, как она ему улыбнулась, когда он выхватил каштан у нее из пакета. А когда она, широко распахнув глаза, потребовала сказать ей правду, он был просто счастлив ответить ей со всей честностью.
Он понимал — Пенелопа ожидала, что он откажется от приглашения поиграть в шарады. Наверное, так и следовало сделать. Но внезапно он обнаружил, что еще не готов уйти от нее — более того, ему этого совсем не хочется. И теперь он сидит тут, в гостиной, в семейной идиллии, и ждет, когда начнется игра.
В комнату вошли ее сестры — Филиппа несла миску, наполненную узкими полосками бумаги. Следом трусил большой коричневый пес. Он подбежал прямо к кушетке, протиснулся между ним и Пенелопой, дважды повернулся и улегся, положив голову Пенелопе на колени и упершись в бедро Майкла задом. Майкл подвинулся, освобождая собаке место, а Пенелопа рассеянно потрепала пса за уши. Пес вздохнул, подсунул голову под ее ладонь, и Майкла внезапно охватила ревность. Он кашлянул, раздражаясь на то, что завидует собаке, и спросил:
