Хранители времени - Янина Жураковская

— Не-а, дядечка Аргелл не таков был, добрый да весёлый, книжицы читал, парсуны всяки показывал, — долетел с улицы звонкий голос. "Сынок, — немедля признал староста. — Сто болячек те в печёнку да усех дрибненьких! Ить велено было: с чужими ни полсловечка! Ну, погодь у мене!" — Повидать б его ишшо разок…

— Был хороший, — ответили Вихре. Голос певучий, с мягкими переливами, как люди не говорят. У Лукана тотчас половину пьяни из головы вымело. "Ельфка! Лопни ушеньки мои, ельфка!.. А, могёт, шта и не ельфка, а вовсе дрияда, девка лесная, остроухие в наши-то края уж лет сто как носу не казали… Токмо откудова?" — А сейчас он мертвяк. Знаешь, кто это? Нежить такая, людей ест. И тебя съест, не подавится. Там что?

— Голубятня, — печально откликнулся Вихря.

— Голуби где? — удивилась «ельфка».

— Дык, летают, верно…

Лукан отворил калитку… и нос к носу столкнулся с ведьмаркой. Вихря, увидев отца, по-мышиному пискнул и юркнул (ох, негодник, ох, су… нет, за такое словцо Канька со свету сживёт, даром, что не услышит) к ней за спину. А девка прищурилась и, пробормотав что-то вроде "На ловца и зверь бежит", кивнула мужику.

— Утро доброе, — сказала она, и взгляд её был как острый шип. Лукану почудилось, что возьмёт сейчас, швырнёт ему серебрушки да и уйдёт не оглядываясь, но девка только усмехнулась. — Ничего не хотите мне сказать, уважаемый?

Лукану захотелось залезть на берёзу и притвориться кукушкой, но ни одной берёзы рядом не было.

— Дык, я уж усё выговорил, што было, — промямлил он. Усмешка стала шире.

— Тогда с вас сто торохиев. Двадцать вы в задаток дали, осталось восемьдесят. Что смотрите? Вас предупреждали. За бесов своя цена, за мертвяка своя. А, впрочем, задаток могу вернуть, и разбирайтесь сами: вы в дерьмо вляпались, вам его и нюхать. Вернуть?

Лукан в ужасе затряс головой, таращась на вредную девку.

— Так-то лучше, — одобрила та. Чудище на её рубахе щурило жутковатые глазищи и скалило острые клыки, открыто глумясь над Луканом. — Съешьте огурчик и…

— Чаво? — тупо переспросил мужик.

— Огурчик, говорю, съешьте. А после обойдите дворы. Всё, что было взято у колдуна, нужно сжечь или расплавить. Цацки, шмотки… то есть, книги, мебель, украшения, одежду — всё. Остатки — утопить, лучше в болоте, но подойдёт и выгребная яма. Батю… волхв пусть вечером разведет два костра, кинет в огонь полынь и можжевельник и через дым проведёт всех людей от мала до велика. Чтобы уменьшить риск ревоплощения, пусть те, кто навестил, — яд так и капал с её языка, — дом мэтра Аргелла ("Ну, сынок, ну, язык в три локтя, удружил!") носят обереги из дуба-громобоя. Это ясно?

— Что ты так галопируешь, девонька? — раздался скрипучий старческий голос, и сам отец Фандорий, опираясь на палку, неторопливо подошёл к ведьмарке. Та чуть свела брови, покосилась на волхва не то с досадой, не то с тревогой. — Упокоишь сёдни мертвяка беспутного, поутру поведаешь, что да как… Добра да здоровья, голуби мои. Вихорка, что забоялся-то? — он потрепал парнишку по голове и укоризненно поджал губы. — Творец с тобой, Лукаша, нечего так зубами скрипеть, раскрошатся по земле, подметать придётся.

Ведьмарка, глядя в сторону, негромко обронила:

— Может статься, что не я его, а он меня, или мы друг друга.

— Коли так, сделаю, — потянул волхв. — Всё как надо сделаю. Но до вечера далече, а к тебе, красава, разговор есть сурьёзный. Не откажи старику. Тебе ж добра желаю.

Девка прищурилась и, сложив пальцы щепотью, начертила в воздухе какой-то знак. Он полыхнул алым и развеялся.

— Убей-тень, — признал волхв. — Не веришь?

— Нет.

— Вот и ладно. Пойдём, детушка.

Лукан поскрёб шею. Призадумался. Почесал в затылке.

— Кады усе дворы-то обойду, што дале деять, госпожа ведьмарка?

— Идите… косить, — ехидно посоветовала девка. — Трава перестоит.

Вихря хихикнул. Лукан отвёл-таки душу, отвесив сынку смачную плюху.

~ ~ ~

Полуденное солнце палило нещадно, и с улицы дышало жаром как из доменной печи. От духоты кружилась голова, в висках стучали настырные долбодятлы, и чувствовала я себя не отважной ведьмачкой, а космонавтом после центрифуги. "Техники чародейские: известные и утерянные" уже полчаса оставались раскрытыми на Знаке Амет — строчки расползались в разные стороны пьяными гусеницами, рисунки отплясывали ламбаду и твист, и вместо искомого Амета упорно выходили Блата и Серп. Внутренний то тяжело молчал, то громко страдал о своей сломанной жизни, то обстоятельно проходился по всем моим родственникам. Благо, тёток (бросить бы их на колья) и дядьев (скормить пираньям) только с маминой стороны было восемь штук, не говоря об их отпрысках (в пыточный подвал всю свору) общим числом двадцать три. Мне было одиноко, скучно, тошно — аукались пирог с капустой и мерзкий мятный взвар, которыми назойливый волхв потчевал меня за беседой — и хотелось чего-то, а чего — я сама толком не знала. Духи с ароматом сирени. "Desert eagle" с парой обойм. Империю в бессрочное пользование. Таблеточку активированного угля.

"О, боги… демоны… кто-нибу-у-удь…"

Должно быть, в высших сферах дежурил кто-то участливый и внимательный, потому не успела я додумать эту, несомненно, важную для всего разумного человечества мысль, как на лестнице послышался быстрый топоток. Дверь распахнулась, и в комнату ввалились два тяжело дышащих, потных помидора. "Ошпарить — и в маринад", — кровожадно подумала я, глядя на одинаково пылающие щёки и блестящие глаза.

— Что у нас плохого?

Помидорчики не ответили, глуповато улыбаясь. Перемигнулись, сунули руки в карманы и высыпали передо мной на стол горсть синеватых камешков.

— Я это не ем, — угрюмо сказала я. Желудок робко заурчал.

— И не надо, — Сашина ухмылка грозила переползти на затылок. — Это, сестрёнка, и есть наши беси. Они же конденсированные самообновляющие иллюзионные чары, только вместо картинки здесь — звук. Привязка к полнолунию, визуальный активатор: чуть луна потолстеет до нужной кондиции — "гоп, гоп, гоп, чида гоп, мы вэсэло спиваем"… Такие вот бублики с плюшками. Закопаны эти штуки были по всему периметру, настроены «ручейком» — сперва одна активизируется, за ней другая, третья и по кругу. Я их слушал, пока ты, витая между тем светом и этим, воевала с подушкой и выкрикивала лозунги, достойные Клары Цеткин и Розы Люксембург, — брат с невинным видом подвигал бровями, но краснею я, к счастью, только на морозе. — Периоды такие длинные, что повторы вычислить почти невозможно. Мастер делал. Так что загоны и плетни селяне сами крушили, а птички дохли…

— От иллюзий и дохли, — вздохнула я. — Крик гарпии аринти вызывает у мелкой птицы сердечный приступ, а люди его даже не слышат… Молодцы! Орлы! Хвалю!