Вонгозеро - Яна Вагнер

О том, что они делали в осажденном городе в течение трех недель карантина, сказано было немного — «говорю же, надо ему непременно влезть» — с какой-то пасмурной гордостью сообщил Коля, завладевший еще одной сигаретой из папиных запасов; мы поняли только, что одну из трех сумок, добытых на опустевшем аптечном складе, пришлось-таки распечатать — и, возможно, именно это, хотя, может быть, и какая-то другая, необъяснимая удача помогли им обоим не заразиться, несмотря на два десятка дней, проведенных в тесном контакте с умирающими вокруг людьми. «Понимаете, это бесценный клинический опыт, — волнуясь, сказал наш доктор, поочередно заглядывая нам в глаза, словно ему было смертельно важно убедить именно нас, — этот вирус, безусловно, очень опасен, но убивает не он — я уверен, уверен, что заболевшего человека можно спасти, если бы как-то удалось предотвратить геморрагическую пневмонию, которая развивается только на четвертый-шестой день. Инкубационный период короткий, необычно короткий — иногда это несколько часов, максимум — сутки, и это, конечно, очень плохо для пациента, но в целом, в целом это хорошо, понимаете? Если бы в самом начале грамотно наладили диагностику, заболевших можно было бы вполне эффективно изолировать — только они же, как всегда, до последнего делали вид, что все не так страшно, чтобы не было паники, а потом уже было поздно!..» — закончил он с отчаянием в голосе и замолчал.

После паузы они рассказали нам, что когда три недели спустя бесполезные уже кордоны пали, потому что часть охранявших их военных заразилась, а вторая — разбежалась по окрестностям, оба они погрузились в свою «буханку» и предприняли еще одну попытку вернуться домой; из города они выехали беспрепятственно, но по дороге к Медвежьегорску, не доезжая до Шуи, им навстречу попалась искореженная, помятая машина с растрепанной, белой от ужаса женщиной за рулем. Разглядев красный крест на борту «буханки», женщина эта остановила машину и бросилась практически им под колеса, и когда они остановились («Надо же ему влезть!» — с мрачным удовлетворением снова сказал Коля), выяснилось, что на заднем сиденье искореженной машины лежит муж этой женщины с пулей в животе, и пока доктор предпринимал бесполезные, отчаянные попытки его спасти, женщина перестала рыдать и обессиленно опустилась на землю, прижавшись спиной к грязному колесу; из ее рассказа, прерываемого то и дело резкими, судорожными вдохами, Коля понял, что лежащую слева от трассы Шую разграбили и сожгли, а почти сразу за ней они с мужем наткнулись на засаду, из которой им пришлось вырываться, тараня перегородившие им дорогу машины, и какие-то люди сделали им вслед несколько выстрелов, один из которых лишил их машину заднего стекла, а второй — и это подтвердил бледный, перепачканный кровью Павел Сергеевич, — стоил жизни ее мужу.

Они взяли эту женщину с собой — убедившись в том, что муж мертв, она покорно позволила усадить себя в «буханку», не взяв из своей изуродованной машины ни единой вещи, и за все время, пока они возвращались к Петрозаводску, не произнесла больше ни слова — все эти сорок минут с заднего сиденья раздавался только мерный, пугающий их обоих, стук ее головы о боковое стекло автомобиля всякий раз, когда он подпрыгивали на ухабе. В центре города она вдруг попросила их остановиться и затем, безразлично отмахнувшись от их уговоров поехать с ними дальше, все-таки попробовать вырваться, медленно ушла от них прочь; проводив ее глазами до тех пор, пока она не скрылась на одной из узких боковых улиц, они приняли решение возвращаться другой дорогой, обогнув Онежское озеро с левой стороны, через Вытегру и Нигижму — ни один здравомыслящий человек не отважился бы в такие времена выбрать этот маршрут, но широкая мурманская трасса была теперь для них недоступна, и если они все же хотели добраться до дома — с опозданием на три недели и с лекарством, которое было не в состоянии — и это они уже знали точно — никому помочь, другого выхода у них не было.

Несколько раз по дороге они едва не пропали — один раз, когда застряли в перемете, похожем на тот, который и нам едва не стоил жизни, но который оказался короче, и поэтому они вдвоем, работая без перерыва несколько часов, смогли раскидать его и расчистить путь для «буханки»; второй — когда они каким-то непостижимым образом, с трудом продвигаясь по рыхлому снегу, пробили колесо, и немедленно выяснилось, что запаски в «буханке» нет — она сгинула еще в Петрозаводске, во время одного из эвакуационных рейдов, и тогда Коля, чудовищно матерясь и замерзая до костей, бесконечных два часа пытался исправить ситуацию подручными средствами и в результате разбортировал-таки колесо и ухитрился как-то заделать застывшую на морозе покрышку — ее приходилось подкачивать каждые тридцать-сорок километров, но ехать дальше было можно. Они провели в дороге восемнадцать часов без перерыва — и все это время Коля был за рулем, «у меня и прав нет, так и не собрался, знаете» — застенчиво сообщил доктор. Опасаясь засад, они не рискнули попроситься на ночлег ни в одной из лежавших на их пути деревень, но когда увидели наши машины, припаркованные у обочины, все же остановились, «понимаете, я увидел мальчика, вот этого» — доктор указал на Антона, прижавшегося к Ириному бедру, — «Николай был очень против того, чтобы мы останавливались — особенно теперь, когда мы почти добрались, но я подумал — с вами дети, и может быть, у вас что-то случилось», — тут он замолчал и опять улыбнулся, словно извиняясь за то, что рассказ получился таким длинным.

Некоторое время никто не произносил ни слова; мы молчали, переваривая эту сбивчивую историю.

— А где она, эта ваша больница? — наконец спросил Сережа.

— Так в Пудоже. Я разве не сказал? — удивился доктор. — Здесь уже недалеко, километров пятнадцать.

— Послушайте, — сказала вдруг Марина настойчиво и положила свою узкую руку на рукав мятой куртки, которую где-то в середине разговора Коля безапелляционно нахлобучил-таки доктору на плечи и несколько раз возмущенно водружал ее, сползающую, на место, когда тот особенно оживленно размахивал руками, — мы слышали, что в Пудоже уже неспокойно. Не надо вам одним туда ехать — подождите нас, мы только зальем топливо и поедем все вместе, хорошо?

— Неспокойно? — переспросил доктор, грустно улыбаясь. — А разве где-то сейчас спокойно?

— И все равно, — с твердостью, которой я ни разу у нее не замечала, сказала Марина, — так безопаснее, как вы не понимаете! Мало ли что там, в этом вашем Пудоже, могло случиться за три недели. Подождите немного, мы уже почти готовы ехать — мы же готовы, да, готовы же?

— Нет, — вдруг сказала Ира, — мы не готовы, — и все мы с удивлением посмотрели на нее.

— Ну да, мы не поели, — произнесла Марина с отчаянием, — но мы же можем сделать это по дороге, Ира, или сейчас — но быстро, это десять минут, им нельзя дальше одним..

— Дело не в этом, — сказала Ира медленно. — Мы не можем ехать дальше, потому что в Витаре кончился бензин.

Разумеется, я этого ожидала. Об этом невозможно было забыть: все время, пока мы двигались вперед, уменьшая расстояние, отделяющее нас от маленького дома на озере, обещающего нам долгожданный покой и безопасность, невозможно было думать ни о чем другом, кроме этого: хватит ли нам топлива, чтобы добраться. Я помнила об этом, пока сама сидела за рулем, наблюдая за движением тоненькой красной стрелки — в нем не было плавности, в этом движении, стрелка могла не двигаться час, полтора, а затем делала резкий рывок — и каждый раз такой же рывок делало мое сердце, потому что машина — не только Витара, любая из наших четырех машин — означала на этой длинной, опасной дороге жизнь, была ее синонимом. Я помнила об этом, когда мы нашли брошенный грузовик, и потом — на пустых заправках возле Кириллова, и когда мы грабили цистерну — несколько раз за эти десять с лишним дней нам везло, и у трех дизельных автомобилей было теперь достаточно топлива, чтобы доехать до цели, но бензина — если не считать жалких нескольких литров, обнаруженных папой в дачном поселке — бензина мы не нашли нигде. Просто я оказалась не готова к тому, что это случится так скоро, и потому я все-таки переспросила, чувствуя себя при этом очень глупо: «Как — кончился? Уже?»

— На самом деле его хватит еще километров на десять-пятнадцать, — ответила Ира, — но лампочка горит, и мы подумали, будет лучше, если мы решим этот вопрос здесь, а не посреди города, в котором неизвестно что творится…

— Я просто не успел тебе сказать, — быстро перебил ее Сережа, — Витару придется оставить здесь, Аня. Мы сейчас перегрузим вещи, и сесть придется поплотнее. Ничего, не страшно, осталось километров триста пятьдесят, дотянем как-нибудь, — и продолжил, уже обращаясь к доктору: — Слушайте, может, вы и правда нас подождете? Нам просто вещи перекинуть, вряд ли это займет больше получаса.