Лорд Хорнблауэр - Сесил Форестер

— Давайте не будем тратить время на спор о терминах, мадам, — произнес он. — Вы считаете, что здесь, во Франции, достаточно сил, чтобы свалить Бонапарта?

— В этой стране никого не ненавидят сильнее, чем его.

— Но это не ответ на вопрос, — упрямился Хорнблауэр.

— Вандея будет сражаться, — сказала герцогиня. — Там Лярош-Жаклен, и люди пойдут за ним. Мой муж поднимет юг. Король и двор удерживают Лилль. Гасконь будет сопротивляться узурпатору — припомните, что Бордо предал его в прошлом году.

Вандея может восстать, не исключено, что так и будет. Но то, что герцог Ангулемский на юге, так же как старый, толстый, страдающий подагрой король на севере, сумеют разжечь дух преданности, Хорнблауэр с трудом мог себе представить. Что до Бордо, то можно вспомнить Руан и Гавр, апатичных жителей, уклоняющихся от призыва конскриптов, единственным желанием которых было не воевать ни за кого. В течение года они наслаждались миром и свободой, и может быть, встанут на их защиту. Может быть.

— Вся Франция знает, что Бонапарта можно одолеть и свергнуть, — с напором заметила герцогиня. — В этом большая разница.

— Пороховой погреб из недовольства и разобщенности, — сказал граф. — Любая искра может вызвать взрыв.

Входя в Гавр Хорнблауэр считал так же, сравнивая себя с такой искрой. Сравнение оказалось неудачным.

— У Бонапарта есть армия, — сказал он. — Чтобы победить армию нужна другая армия. Откуда ее взять? Старые солдаты преданы Наполеону. Будут ли сражаться гражданские, а если будут, то удастся ли вооружить и выучить их в срок?

— Вы пессимист, милорд, — воскликнула герцогиня.

— Бонапарт — самый талантливый, деятельный, опасный и коварный полководец за всю историю человечества, — ответил Хорнблауэр. — Чтобы парировать его удары мне нужен щит из стали, а не картонный цирковой обруч.

Хорнблауэр оглядел всех присутствующих: герцогиня, граф, Мари, не проронивший ни слова придворный, стоявший рядом с герцогиней с самого начала разговора. Лица были хмурыми, но на них нельзя было заметить ни тени сомнения.

— Так вы призываете к тому, чтобы, скажем, господин граф безропотно подчинился власти узурпатора и ждал, пока армии Европы не освободят Францию? — спросила герцогиня с легкой иронией. Она лучше других Бурбонов умела держать себя в руках.

— Господин граф вынужден бежать, спасая свою жизнь, из-за того, чтобы был добр ко мне, — сказал Хорнблауэр, понимая, впрочем, что уходит от прямого ответа.

Любое сопротивление Бонапарту внутри Франции, как бы легко оно не могло быть подавлено и какой бы кровью не обошлось, это лучше, чем ничего. Оно может иметь успех, хотя Хорнблауэр и не надеялся на это. По крайней мере, это помешает Бонапарту заявлять, что он представляет всю Францию, заставит удерживать здесь хотя бы часть сил, отвлекая их от решительной схватки на северо-восточных границах. Хорнблауэр не рассчитывал достичь победы, но предполагал, что есть шанс, пусть маленький, развязать партизанскую войну с участием небольших отрядов в лесах и горах, которая со временем может разрастись в нечто более существенное. Он — слуга короля Георга, и если ему удастся убить хотя бы одного из солдат Бонапарта, пусть даже ценой жизни сотни мирных жителей, он должен сделать это. В уме его мелькнуло сомнение: только ли гуманистические мотивы руководят его действиями? Или в нем ослабла способность принимать решения? Ему и в прежние времена случалось отправлять людей в безнадежные предприятия, в некоторых он принимал участие сам, но в данном случае, по его глубокому убеждению, предприятие было безнадежным совершенно — а в него будет вовлечен граф.

— Так что же, милорд, — настаивала герцогиня, — вы советуете сдаться без боя?

Хорнблауэр чувствовал себя как человек, стоящий на эшафоте и в последний раз глядящий на этот мир перед казнью. Суровые реалии войны не оставляли ему выбора.

— Нет, — сказал он, — я советую сопротивляться.

Хмурые лица вокруг него просветлели, и он понял, что в его руках находился выбор между войной и миром. Если бы он продолжал разубеждать их в организации восстания, то мог бы достичь цели. Эта мысль усилила его грусть, хотя Хорнблауэр убеждал себя, и не без основания, что позиция, в которой он оказался, не давала ему возможности сопротивляться далее. Наступившая пауза была гнетущей, и он поспешил возобновить разговор.

— Ваше королевское высочество обвиняет меня в том, что я пессимист, — сказал он. — Так и есть. Это отчаянная затея, но это не означает, что от нее нужно отказаться. Однако нам не стоит относиться к ней легкомысленно. Мы должны иметь в виду, что она может прийти к бесславному или драматическому концу. Борьба не прибавит нам чести, зато будет долгой и трудной. Ее суть будет заключаться в том, что надо будет подстрелить французского солдата из-за дерева и скрыться. Снять ножом часового. Поджечь мост, перерезать глотки тягловым лошадям — таковы будут наши крупнейшие победы.

Он хотел сказать «таковы будут наши Маренго и Иены[28]», но спохватился, что не стоит упоминать о победах Бонапарта в обществе бурбонистов. Хорнблауэр покопался в памяти в поисках побед Бурбонов.

— Таковы будут наши Стеенкерки и Фонтенуа,[29] — продолжил он.

Описать в нескольких словах технику партизанской войны людям, бесконечно далеким от этого, было не простым делом.

— Лейтенант-генерал короля в Нивернэ станет скрывающимся беглецом. Он будет спать на камнях и есть сырое мясо, потому что дым костра может его выдать. Только если мы примем такие методы борьбы, то можем рассчитывать в итоге на победу.

— Я готов к такой борьбе, — сказал граф, — до последнего моего вздоха.

Хорнблауэр знал, что альтернативой для старика является пожизненное изгнание.

— Никогда не сомневалась, что могу положиться на преданность Ладонов, — заявила герцогиня. — Ваши полномочия будут подписаны немедленно, господин граф. Вы будете осуществлять всю полноту королевской власти в Нивернэ.

— А что вы сами собираетесь делать, ваше королевское высочество? — задал вопрос Хорнблауэр.

— Отправлюсь в Бордо, поднимать Гасконь.

Видимо, это самый правильный образ действий — чем шире распространится движение против Бонапарта, тем больше проблем оно доставит императору. Мари может отправиться с герцогиней, и если предприятие закончится крахом, у них останется возможность бежать морем.

— А как вы, милорд? — поинтересовалась герцогиня.

Все взгляды устремились на него, но в тот момент он даже не подозревал об этом. Решение, которое он должен был принять, являлось исключительно личным. Как высокопоставленному морскому офицеру, ему сам Бог велел отправиться в Англию и вступить в командование эскадрой линейных кораблей. Большие флоты вновь станут бороздить моря, и ему предстоит сыграть в управлении ими не последнюю роль. Несколько лет спустя он может стать адмиралом, командующим флотом, человеком, от которого будет зависеть судьба Англии. Если он останется здесь, то в лучшем случае его ждет жизнь преследуемого беглеца, возглавляющего шайку оборванных и голодных людей, в худшем — виселица. Возможно, долг его в том, чтобы сохранить себя и свои способности для Англии, но талантливых морских офицеров в Англии в избытке, в то время как он довольно хорошо знает Францию и французов, и они тоже его знают. Однако все эти аргументы были побочными. Он не хотел, и не мог раздуть здесь слабую искру восстания и затем бежать, оставив своих друзей расплачиваться за возможную неудачу.