Сделка (СИ) - Вилкс Энни

— Он лишен этой возможности за глумление, — ответил мудрец ровно.

— Леди Дарида? — тихо обратился к ней Арет, прибывший с ней лекарь. — Я могу попробовать привести его в себя.

— Нет, — не давая себе пасть в пучину отчаяния, ответила Дарида. — Здесь нельзя шептать. Мы не для того… — она сбилась. — Вы! Приведите его в себя! — голос звенел. — Может быть, вы пытаетесь отдать мне тело!

— Я понимаю вашу обеспокоенность и сделаю это перед самым вашим отбытием, — спокойно ответил мудрец, так, что мурашки пошли у Дариды по коже. Она напомнила себе, что в Приюте работают лучшие целители, и раз Дарис жив, то будет и цел, пусть и не сразу. — Вы уходите сейчас?

— Где тот, кто… с кем он подрался? — осведомилась Дарида, уже немного придя в себя.

Неожиданно красивый для дикаря мужчина выступил вперед, ничего не говоря. За ним пряталась девушка, скрывающая свое лицо платком цвета молочной карамели. Дарида вгляделась в черные лица, запоминая каждую черточку: скоро этот мужчина умрет в страшных муках, а дочь увидит, к чему приводит ее глупость.

— Я должна просить вас простить моего сына, — хмуро сказала она, глядя в тяжелые черные глаза. Пар-оолец не двигался, и она сделала к нему шаг, протягивая на вытянутых руках литую шкатулку, покрытую позолоченной резьбой. — Тут драгоценные камни, собственность нашего рода. Больше, чем любой выкуп за брак. Здесь не добывают таких и не ограняют их так чисто. Прошу принять их и простить его.

Отец мрачно взял шкатулку — Дариде показалось, что он тут же перевернет ее дном вверх, и рубины, изумруды и алмазы покатятся по пыли — и кивнул, не говоря ни слова.

— Друг, ты прощаешь? — обратился к нему мудрец.

Тот запнулся перед ответом:

— Да.

Голос его резанул Дариду как клинок. Она подняла глаза на уже отвернувшегося пар-оольца и шумно выдохнула. Мужчина неспешно удалялся, придерживая свою спутницу за плечи. Его походка тоже была знакомой, что-то в ней было… Дарида не понимала, что происходит.

Слабый стон, раздавшийся с носилок, оглушил ее. Женщина подбежала к ним, чуть не столкнувшись с уже отступившим темнокожим лекарем, выполнившим обещание, и встретилась взглядом с затуманенными страданием глазами Дариса. Он несколько раз моргнул и посмотрел вслед уходящим пар-оольцам с какой-то смутной мольбой. Дарида присела к нему, чтобы услышать, что он хочет сказать, но Дарис не издавал звуков, только вращал глазами и с ненавистью сжимал зубы. Сначала Дарида подумала, что он хочет покарать мужчину и его дочь, но вот взгляд ее упал на единственную руку сына…

«Мой отец».

Это был именно этот жест. Не случайное движение — Дарис повторил его несколько раз — а целенаправленное послание. Настолько безумное по своему смыслу, немыслимое, неестественное… Подхватив юбки, забыв про все приличия, Дарида бросила вслед пар-оольцу. Кто-то что-то крикнул ей вслед, но ей было все равно. Ей только нужно было схватить его за руку, чтобы иллюзия спала хоть на мгновение… О, она много знала про иллюзии. Может быть Келлфер не перестраховался — и она взглянет в его невероятное лицо еще хоть раз.

Дарида скользила на глине, открытые туфли засыпала грязь. Она видела мужчину за вереницей высоких каменных арок: он нежно, как величайшее сокровище, приобнимал девушку за плечи. Вот он поцеловал ее в лоб — долго, нежно, как никто не целует дочерей — и поправил на ее плечах накидку. В каком-то помутнении Дарида бросилась на них с криком, достойным какого-нибудь животного. Поймать мужчину ей не удалось, но девушку она ухватила за тонкое запястье — и обомлела от ее красоты. Изящная как лань, белокожая, светлоглазая, со спадающими ниже пояса пшеничными волосами, красавица испуганно обернулась, и тут же Келлфер отодрал пальцы Дариды от кожи своей возлюбленной и отбросил саму Дариду назад, прямо на пыль. Всего на миг она узрела и его, таким, каким помнила все эти годы, ни капли не изменившимся: суровые зеленые глаза, мягкие волны каштановых с пеплом волос, острые скулы, волевой подбородок, плотно сжатые изогнутые луком губы…

— Келлфер! — выдохнула она. — Ты… Ты…

— Забирай щенка и убирайся, — знакомый холодный голос, такой любимый, такой ненавистный, самый важный на свете обжег ее морозом. — Скажи спасибо, что он жив. Он заслужил смерти.

— Это же наш сын, — прошептала Дарида. — Ах ты тварь… Ненавижу! Как ты посмел! Это из-за нее?! Твоей шлю…

Келлфер сжал ее горло, снова становясь в глазах Дариды собой. Только вот слезы не давали разглядеть так долго тщательно хранимое в памяти лицо.

— Аккуратнее в выражениях, Дарида.

Женщина схватилась за его руку, эти опьяняюще сильные пальцы, столько раз снившиеся ей, и прошептала:

— Давай обсудим…

— Нечего обсуждать. Ты пришла, чтобы не допустить войны — вот и не допусти. Возвращайся в Империю.

И он кинул ее от себя прочь.

Оглушенная, в этих нелепых, невесть откуда взявшихся слезах, Дарида глядела вслед мужчине, которого любила всю свою жизнь, и боль, еще большая, чем ярость за Дариса, разрывала ее сердце. Когда подоспели ее слуги, она коротко приказала им взять носилки, а сама, поправив прическу, прямая, как копье, последовала за ними, не давая себе обернуться и потонуть в тоске по предназначенной другой женщине любви мужчины, который, как она утешала себя десятилетиями, просто не умел любить.

Внутри разверзалась пропасть.

44.

— Что это?! — засмеялась я, пытаясь перекричать звон бубенчиков и барабанов. — Они реальные или кажутся мне?!

Прямо над моей головой распускались громадные, похожие на облака цветы гибискуса. Их лепестки, отрываясь от пушистых сердцевин, летели над толпой. Пар-оольцы подскакивали, пытались схватиться за трепещущие на ветру красные края, но лепестки, будто дразня, взмывали выше, чтобы стать частью одной из четырех воздушных спиралей, где-то в высоте сливавшихся в один алый смерч. Черное ночное небо, разбавленное живыми и артефакторными огнями, втягивало в себя десять цветов — а после обрушивало на головы толпе сто новых раскрывавшихся бутонов. Мужчины сажали детей себе на плечи, чтобы те смогли схватить хотя бы кусочек чуда, но я не видела ни одной удачной попытки. Что никого почему-то не расстраивало и не останавливало.

В очередной раз подпрыгнув, и неожиданно мазнув пальцами по мягкому влажному венчику, я ощутила такую радость, будто нырнула в прохладную воду. Все, кроме счастья, мигом пропало из моих мыслей. Хохоча, я повалилась на уже опускавшего руку Келлфера, даже не пытаясь удержать равновесия. Мужчина легко поймал меня и, подхватив за талию, поднял над собой, прямо в полное аромата небо. Я раскинула руки и отклонилась назад, лицом к полной луне, укрытой красными песчаными розами.

— Тут все реально, — прошептал мне Келлфер, возвращая меня на землю и прижимая к себе. — Но не так, как ты видишь.

— А ты? — спросила я его, глядя прямо в расслабленное, счастливое лицо.

— А ты? — в тон мне спросил он.

В звоне маленьких колокольчиков, которыми женщины усеяли в честь праздника свои подолы, в ликующих возгласах, во влажных звуках поцелуев, в мерном стуке там-тамов, в мыслях и общем сердцебиении вышедших на улицы пар-оольцев — во всем я ощущала жажду жизни. Она захватывала и меня, сбивая с ног, выворачивая душу наизнанку, затрагивая струны, которые не слышала с далекого детства и — как же это было чудесно вспоминать! — моего первого поцелуя с Келлфером. Я хотела дышать, кричать, танцевать, существовать, быть свободной и легкой, как поднимавшиеся ввысь лепестки. И желала разделить всю эту любовь с человеком, сейчас укрывавшим меня звенящим от бубенчиков платком.

— Я люблю тебя! — крикнула куда-то вверх. — Я твоя! Как же мне хорошо! Этот миг — лучший за всю мою…

Он поймал мои слова своими губами.

— Я знаю, — мягко остановил меня Келлфер, аккуратно отступая в тень холщового навеса. — Пойдем.

Не споря, но и не понимая, я поспешила за ним. Эйфория, пульсирующая во мне вместе с толчками сердца, чуть ослабла, стоило мне перестать слышать мысленную песню с неизвестными мне словами, но само сердце продолжало полниться счастьем и любовью.