Сделка (СИ) - Вилкс Энни

— Тогда верни меня немедленно!

Тотчас я оказалась в его горячих, сильных объятиях. Келлфер притянул меня к себе, еще дрожащую от удовольствия, зарылся носом в мои волосы. Я в ответ обняла его за пояс и уткнулась лицом в грудь.

— Спасибо, — только и смогла я выговорить. — Спасибо.

Келлфер чуть отстранился и взял мое лицо в ладони.

— Ты сказала, что ты настолько живая, что смерти не существует. Я тоже никогда еще не был настолько живым.

Я была поражена. Это просто не могло происходить со мной!

— Все стало еще менее реально, — шепнула я ему в самые губы.

От его поцелуя свет поплыл перед глазами.

Келлфер поднял меня легко, как пушинку. Не понимая, что на меня нашло, я обхватила его талию ногами в неприличном, но таком естественном желании быть ближе.

Через два тонких слоя ткани я отчетливо ощущала, насколько он возбужден, как и собственное влажное желание. Я сцепила лодыжки на его пояснице плотнее.

С рыком Келлфер оторвался от моих губ и теперь тяжело дышал, глядя мне прямо в глаза — зеленые омуты на белом лице — а за ним из туч выплывала громадная луна, будто служившая ему венцом. Он смотрел на меня так, не моргая, будто во мне была заключена вся его жизнь и весь его мир. Медленно, словно боясь поранить меня, он спустил меня на землю. С неудовольствием я подчинилась.

— Почему?

— Для начала, ты все еще под действием того заговора, — хрипло проговорил Келлфер, будто с трудом приходя в себя.

— Какого заговора?

— Эти лепестки… — слова давались ему тяжело. — Это заговоры, как бы они их ни называли. Идущие из глубины их сердец, это безмолвная песнь, которой их учат с детства.

— И что они делают?

Я обошла Келлфера и обняла его сзади, скользнула руками под рубашку, чувствуя восхитительно горячее твердое тело. Его возбуждение, с трудом удерживаемое, пьянило меня куда сильнее любого заклинания.

— Они создают эйфорию, экстаз, — прошептал он, накрывая мои руки своими.

Я думала, он попытается оторвать их от себя, но вместо этого он прижал их сильнее. Я застыла так, трепеща, вжимаясь своей грудью в его спину.

— И что?

— Я не хочу этим пользоваться.

— Прекрати меня беречь! — возмутилась я, проводя ладонями по рельефным мышцам его живота, скользя под полосой пояса его свободных брюк.

Шепчущий развернулся. В его глазах плясал огонь, которого я раньше не видела, и который я могла рассмотреть даже в темноте. Он аккуратно, но твердо прижал мои руки к своим ключицам в теплом, покровительственном жесте.

— Никогда, — ответил он проникновенно, наклоняясь к моему лицу. — Никогда я не прекращу беречь тебя, Илиана.

— Но…

— Любимая, — от его голоса по спине и рукам текла легкая, сладкая дрожь, — неужели ты хочешь вот так, в пыли, разволнованная праздником и поддавшаяся заговорам, и лишь только потому, что мы остались одни в темноте?

— А ты разве не хочешь? — прошептала я, растворяясь в его нежности.

— Я всегда хочу тебя, — просто ответил Келлфер. — Но ты пьяна чужим возбуждением, мой восхитительный духовный целитель.

В голове и правда гудело, и я все еще слышала безмолвную песнь пар-оольцев, поднимавшуюся ввысь. Многие из них сейчас уединялись. Мне сложно было отделить их экстаз от моего, их желание — от того, что сейчас разыгралось во мне. Келлфер был прав, снова прав, но как же мне не хотелось этого признавать!

— Ты второй раз отказываешься от меня, — не удержалась я, но тут же прикусила язык.

Однако Келлфер не обиделся.

— Я никогда не отказывался, не отказываюсь сейчас и не откажусь от тебя. Не путай меня с порабощенным гормонами юнцом, который считает любовное соитие за истинное обладание. Илиана, — он приподнял мой подбородок, и я снова встретилась с ним глазами. — Я и так твой.

Я не знала, что ответить. Сердце колотилось где-то в горле.

— Я их слышу, — шепотом призналась я. — Ты прав.

— Знаю, — вздохнул Келлфер, и я услышала неудовольствие в его голосе.

Его сожаление отозвалось во мне ликованием. Уже принимая его заботу, я ткнулась лбом в его грудь. Запах его кожи хотелось пить. Мужчина укрыл меня невесть откуда взявшимся плотным платком, похожим своей невесомостью и теплотой на смесь шелка с шерстью. Он мягко, бережно увлек меня за собой, садясь. Я последовала за ним и, наконец, свернулась в его объятиях. Неожиданная, всеобъемлющая уверенность в правильности происходящего текла сквозь мой потревоженный праздником разум. Когда мой любимый прижал меня к себе сильнее, будто боясь отпустить даже на миг, я вдруг поняла, что хотела не столько любовного пыла, сколько вот этого момента — настоящего единения. Я вжалась в него абсолютно отчаянно, и он понял меня без слов:

— Я с тобой, — шепнул он мне в макушку, целуя мои волосы, гладя плечи.

— Ты — мой.

— Да.

45.

Империя Рад встретила влюбленных радушным холодом ранней весны. Вечнозеленые ели уже избавились от снега, земля согрелась и покрылась зеленым пологом. Никакого пекущего солнца, вездесущего песка и жаркого ветра — лишь свежая, окутывающая запахом черемухи и ранних яблонь прохлада. Келлфер с удовольствием поднял лицо вверх, туда, где в высоком, голубом небе плыли рваные облака — маленькая роскошь, по которой он соскучился под голым как раскаленный гладкий камень небом Пар-оола.

В приступе необычной для него нежности Келлфер погладил прохладные перила. Здесь, на широкой крытой террасе большого каменного дома, в самом сердце Синих земель, он неожиданно ощутил себя на своем месте. Несмотря на то, что последние сорок лет его домом был Приют Тайного знания, это небольшое, надежно скрытое от посторонних глаз поместье всегда ощущалось родным. Когда бы Келлфер ни решил посетить его, оно готово было принять хозяина: комнаты были протоплены и сухи, бесчисленные полки с книгами — избавлены от пыли, а по сетчатым лесенкам сооруженной слугами оранжереи вился дикий горошек. Тояна и Цветан, пара безгранично верных Келлферу безымянных, приглядывающая за поместьем в отсутствие хозяина, с трепетом следили, чтобы на камнях не рос мох и не появлялась от сырости плесень, чтобы ласточки, лет двадцать назад начавшие по весне вить гнезда на южной стороне дома, не измазывали подоконники и стекла, а густой сад не разрастался.

Келлфер к растениям относился равнодушно, и оранжерея Тояны, и аккуратно подстриженные деревья Цветана не вызывали обычно в его душе отклика. Любивший простоту шепчущий обычно не видел смысла в этих безобидных задумках пожилой четы, лишь предоставляя им возможность обустроить часть территории, на которой они жили, по своему вкусу — с условием, что основной корпус и оба крыла оставались пустыми. Однако сейчас Келлфер был рад тому, что Тояна уговорила его: молодая зелень, свежая, сочная, напитанная влагой, по меткому замечанию Илианы олицетворяла собой главное отличие Империи Рад от чуждого обоим Пар-оола. Келлфер вспомнил, как загорелись восторгом ее голубые глаза, когда она увидела уже набухший бутонами рододендрон, который с таким тщанием культивировали слуги.

«Тут много цветов?»

Ее счастливое лицо, когда она провела кончиками пальцев по просыпающимся цветам…

«Ты любишь цветы?»

«Очень! Они растут там, где счастье».

Гортензии, хризантемы, магнолии, бересклет, дикая вишня и, конечно, яблони — старик-слуга обещал достать и привезти саженцы в самое ближайшее время. Он говорил что-то и о луковицах каких-то других цветов, названий которых Келлфер не запомнил. Келлфер заверил его, что любые, даже самые прихотливые, растения обязательно приживутся, и Цветан, довольный своим новым поручением, побежал за лошадью.

«Здесь будет так много цветов, как ты захочешь, счастье мое!» — думал Келлфер, разглядывая зеленеющий сад, теперь всколыхнувший в его душе совсем иные чувства.

Шепчущий неспешно обогнул правое крыло дома, ожидая встретить у задней двери Цветана-младшего, сильного мужчину средних лет, последнюю декаду помогавшего отцу следить за домом. Этот случайно спасенный от казни парень всегда выходил хозяину навстречу, чтобы молча поклониться, выказывая свое почтение. Келлфер видел в его глазах ту же безусловную преданность, что и в глазах его родителей. Он подпитал эту верность когда-то, подождав, пока Цветана-младшего вывели на эшафот — и лишь затем вмешавшись. Цена, заплаченная баронам Шатлерам за всю семью, была смешной, и вместо не слишком увесистого кошелька Келлфер получил троих даже не слуг — практически рабов — готовых не только стеречь ветшавший бы без внимания дом, но и отдать свою жизнь за это дело.