Ампирный пасьянс - Вальдемар Лысяк

По мнению Сен-Бева ее поведение складывалось из смеси "веселого кокетства, детской невинности и уважения к семейным узам". Безумная любовь к флирту, пробуждению неисполненных страстей, к обольщению и удержанию обожателей в состоянии постоянного напряжения, все это Сен-Бев объяснял любовью Юлии к опасностям и "азартной игре с собою и другими на самой грани падения". Постоянной ее "фишкой" было спросить у партнера во время игры в "малую почту":

– Вы любите меня?

Немецкий философ, Шлегель, ответил на это:

– Я бы не посмел.

– Ну тогда, пожалуйста, осмельтесь!

Подобные поступки "царицы, требующей осмелиться" были усовершенствованы настолько, что сделались рафинированным искусством, какой-то детско-женской жестокостью, потребностью создавать для себя удовольствия охотника, завоевывать, не давая ничего взамен. Александр Дюма, говоря: "Женщина часто служит вдохновением для вещей великих, в исполнении которых сама же и мешает", не имел в виду госпожу Рекамье, но слова эти подходят к ней, как ни к кому иному. Она сознательно служила вдохновением для множества случаев большой любви, в развитии и исполнении которых сама же и была помехой.

Характерным примером был один из первых ее знаменитых флиртов с министром внутренних дел Консульства, братом Наполеона, Люцианом Бонапарте. Люциан сидел рядом с Джульеттой, слушая ее веселую болтовню о любви, и понял это щебетание как предложение. Он и сам начал сыпать соответствующими выражениями и попросил о свидании. Люциан получил согласие, а затем и еще много других "обещаний счастья", но больше ничего. Сен-Бев выразил это исключительно точно: "Не являясь отверженным, Люциан Бонапарте никогда уже не будет принятым. В этом весь оттенок… Он принадлежит к тем, которые будут проталкиваться к ней, то есть – к тем, кто придет после него. Она же желала все остановить в состоянии цветения".

Мелодраматичный и порывистый, как и всякий корсиканец, Люциан Бонапарте писал жене банкира страстные любовные письма, включая в них меланхолию, одинаково эффектно и смешно. Пользуясь шекспировским именем возлюбленной, сам он выставлял себя в роли Ромео, и свои дюжинные эпистолы, переполненные драматическими восклицаниями, просьбами и заклинаниями, ссылками на возвышенность чувств и исторические примеры (Элоиза), назвал так: "Письма Ромео к Джульетте". Он писал: "(…) Я просил у Вас шарф – знак господства и рабства, а также локон – знак любовных уз. Как хотелось бы, чтобы волосы и шарф были тем самым ответом Вас, Госпожа, своему Ромео. О, Джульетта… молю о шарфе… локоне… слезинке!" Когда же до него дошла ее игра: "Неужто Вы, Госпожа, холоднее мрамора", и наконец, когда все понял: "Я не могу Вас ненавидеть, могу лишь убить!" Как-то раз, раскрыв плащ, он показал два пистолета: " Я не отвечаю ни за Вас, ни за себя!" Этот последний поступок ее перепугал, до нее дошло, что она зашла слишком далеко, тем более что о них говорил уже весь Париж. И Джульетта флирт прервала.

Точно так же она замутила голову и влюбила в себя братьев Монморанси (Матфея и Адриана), Легове, который писал для нее стихи, Давида, который ее писал, Канову, который изображал ее с помощью резца, генерала Массену (в последующем маршала, князя Риволи и Эсслинга), который в битвах не расставался с подаренной ему лентой-амулетом, Эжена Богарне (пасынка Наполеона), которому в качестве задатка она подарила перстень ("Мадам, так и быть, я отдам Вам этот перстенек. Когда-то я питал надежды, что мне будет позволено оставить его навсегда. Преданный Вам…"), генерала Моро, князя де Лаваль и его сына, и многих, многих других.

В течение нескольких десятков лет ее окружала толпа потенциальных любовников – одуревших рабов, топчущихся вокруг нее в парадоксальной и все более увеличивающейся общности, в которой навязанные ею правила игры решали о их тлеющей и все еще неисполненной надежде и о ее орошаемом постоянными обещании безразличии. Ее личная империя состояла из одних только суперзвезд политики, искусства и литературы, каждая из которых чем-то импонировала ей до того лишь момента, когда попадала в ее силки; так что все было просто великолепно, хотя и скучновато, вроде некоторых пьес Уайльда, в которых любое действующее лицо, начиная лордом и кончая камердинером, провозглашает только лишь блестящие парадоксы, не считая нескольких банальных слов типа "добрый день" или "кушать подано".

Так что ничего удивительного, что время от времени – когда ей надоедала вся эта толпа, "валившая словно в театр, чтобы увидеть прекрасную Джульетту" – она сбегала в купленный мужем замок Клиши, где развлекалась с кузинами, разводила редкие цветы, вздыхала над романами и продолжала получать образование, изучая, к примеру, размышления мадам де Сталь о произведениях Руссо. Госпожа де Сталь, которую сама она считала абсолютным гением, стала в ее жизни многостраничной главой.

Дружба объединяла госпожу Рекамье с многими знаменитыми женщинами эпохи. Среди них были сестры Бонапарте (Элиза и Каролина), а также англичанка, леди Вебб, которая сходила с ума по Юлии столь сильно, что это граничило с сексом [К Англии наша героиня всегда испытывала сентиментальные чувства. Когда в 1802 году она появилась на торжестве приветствия весны в лондонском Кенсингтонском Саду, в костюме "а ля Ифигения", толпа просто сошла с ума от восхищения]. Тем не менее, ни одна из этих дружеских связей не могла сравниться с дружеским отношением к госпоже де Сталь.

Баронесса Эрмина де Сталь-Гольштейн, дочь знаменитого финансиста Некера, вышла замуж, точно так же как и Юлия, человека намного старше, чем она сама [Это был шведский дипломат. Когда он попросил руку Эрминоны, ее родители были обрадованы перспективой "облагородить" имя, но, поскольку титулы в то время (как, впрочем, и всегда) были в меньшей цене, чем миллионы, они решили дать согласие лишь после того, как швед получит повышение – станет полномочным представителем. Когда так и случилось по причине вмешательства прекрасных дам перед королями Людовиком XVI и Густавом III, Некеры подняли цену и потребовали для себя зятя-посла. Шведский король согласился с этим, потребовав уступить себе остров Тобаго в Антильской гряде. И вновь помогло вмешательство дам. Правда, шведам вместо Тобаго отдали островок Святого Варфоломея, зато дочка французского министра финансов в свои 19 лет сделалась женой посла. Эту иллюстрацию я привел здесь ради того, чтобы выяснить источники заинтересованности в политике госпожи де Сталь, а также для того, чтобы представить характер предреволюционной дипломатии]. Но на этом подобие между двумя женщинами и кончается. Старше госпожи Рекамье на 11 лет рафинированная интеллектуалка, отличающаяся вольными мыслями и нравом, и вместе с тем переполненная темпераментом, она не удовлетворялась платоническим флиртом и, хотя ей и не хватало красоты, могла похвалиться приличным (как по объему, так и по содержанию) реестром любовников.

Не удовлетворялась она и пассивным царствованием в салонах – ее жизненной страстью было играть политические роли с "горящим факелом прогресса" в руке. Иногда эта страсть приниала карикатурные формы, так например, одного из своих любовников, господина де Монморанси, она довела до публичного отречения от дворянского титула, о чем тот впоследствии горько жалел. Другого своего любовника, Нарбонна, с помощью искусных интриг она посадила в кресло военного министра (1791 г.), а потом изменила ему с его же лучшим приятелем, Талейраном ("Les amis de mes amis sont aussi les miens" [Друг моего друга – враг мне]). Последний же, порвав с Эрминой, произнес чудесные слова:

– Нужно было любить госпожу де Сталь, чтобы оценить, какое это счастье любить женщину глупую.

Направление Талейрана на дипломатический пост в Лондоне было одним из последних кабинетных успехов госпожи де Сталь. Впоследствии, несмотря на громадные усилия, ни одно из подобного типа предприятий ей уже не удалось. Она даже не смогла выбить министерский пост для самого дорогого ее сердцу Бенжамена Констана.

Суррогатом политического театра для знаменитой писательницы стал основанный ею в 1795 году салон, где рождались слухи и происходили столкновения самых различных группировок. Вот только от этих игрушек до истинного управления политикой было ой как далеко. Шли года, а она все время оставалась на втором плане. Когда-то она сказала: "Старшие люди считают, что с того времени, как они перестали быть молодыми, весь мир только теряет, но ничего не получает взамен". С нею было точно так же – с тех пор, как госпожу де Сталь отодвинули от источников власти, она считала, что Франция катится по наклонной вниз.

Именно такую, разочарованную и едкую госпожу де Сталь и узнала Юлия в 1798 году в том доме, который Рекамье купил у Некера. Они мгновенно понравились одна другой.

Влияние энергичной госпожи де Сталь на госпожу Рекамье сравнивали с влиянием дуновения ветра на мимозу. Влияние это и вправду было огромным [Только в одном это влияние оказалось слабым – госпожа де Сталь так и не смогла склонить приятельницу взять себе любовника, и впоследствии неоднократно издевалась над "вечным белым девичьим веночком Юлии"], начиная от формирования мнений, интересов и вкусов, и заканчивая тем, что Юлия сделалась противницей Наполеона.