Жизнь Гюго - Грэм Робб

По ту сторону границы, в Пасахесе, он снова услышал песню на свои стихи. Под его балконом стояли на якоре две лодки, и матрос пел «Кастибельсу» за работой:

Рядом с ней и королева показалась бы дурнушкой,Когда вечеромОна прошла по мосту в ТоледоВ черном своем платье.Четки времен Карла ВеликогоВисели у нее на шее.Ветер, что дует над горой,Сведет меня с ума!

Может быть, постоянное зеркальное отражение его собственного прошлого придавало путешествию все более мрачный оттенок. Местами записки Гюго становятся так странно пророческими, что нужно постоянно повторять себе: они в самом деле написаны в пути, а не вставлены потом, чтобы соответствовать последующим событиям. На замерзшем озере Гаубе они увидели эпитафию на двух языках – в сентябре 1842 года там погибли адвокат-англичанин и его молодая жена{679}. В Гаварни пропали двое детей, игравших на краю пропасти{680}.

4 сентября 1843 года Леопольдина, Шарль, его дядя Пьер и кузен Артус поехали в Вилькье, чтобы покататься на яхте. Сена в окрестностях Вилькье была печально известна несчастными случаями{681}, но погода стояла прекрасная, дядя Пьер был капитаном в отставке, а яхта, хотя и слегка неустойчивая в верхней части, завоевала первый приз в регате в Онфлере. Именно в тот миг Виктор и Жюльетта осматривали собор в Оше, восхищаясь витражными окнами, на которых языческие фигуры перемешивались с персонажами из Ветхого Завета. На одном женщина держала череп и зеркало. «Она как будто сравнивала Красоту со Смертью»{682}.

Через четыре дня, 8 сентября 1843 года, Гюго и Жюльетта решили осмотреть остров Олерон на западном побережье Франции. Солончаки, работавшие на них заключенные и «зловещий» вид острова нагонял на них тоску. Впервые в жизни Гюго испытал печаль у моря. Кроме того, на острове свирепствовала эпидемия, которую местные жители объясняли небывалой жарой. Эпидемия унесла жизни нескольких детей. На лодке, стоявшей у берега, моряки обсуждали недавнюю череду несчастных случаев.

Дневник Жюльетты Друэ. «С тех пор как я приехала сюда, мною овладело смутное беспокойство. Меня пугают отсрочки, которые не дают нам получать вести из Парижа. Когда я уезжала из Парижа, моя дочь была больна, и теперь я не могу не думать о ней. Боюсь какого-то ужасного несчастья»{683}.

Дневник Виктора Гюго. «Я гулял по берегу, ступая по водорослям, чтобы не запачкаться илом. Я шел по краю замкового рва. Заключенные только что вернулись, и их пересчитывали. Я слышал их голоса, которые, один за другим, отвечали на голос охранника… Справа от меня, куда ни кинь взгляд, тянулись солончаки… Низко на западе появилась огромная круглая луна… В моей душе царила смерть… Остров казался мне большим гробом, положенным в море, а луна – факелом»{684}.

Ночь они провели в отеле на острове, но, боясь лихорадки, которую натягивало с болот, 9 сентября вернулись на материк и прибыли в Рошфор, усталые, мучимые жаждой. Карета до Ла-Рошели отправлялась только в шесть часов вечера.

На городской площади они увидели кафе, которое называлось «Европа». Внутри почти никого не было. Они заказали пива и сели в углу. Перед ними на столе были разложены парижские газеты. Жюльетта взяла «Шаривари», а Виктор – «Век». «Вдруг мой любимый нагнулся ко мне и, показывая на газету, сдавленным голосом произнес: «Что-то ужасное!» <…> Бедные его губы побелели, он смотрел в одну точку, лицо и волосы покрылись испариной, бедная рука сжала грудь, как будто не давая сердцу выскочить».

В газете перепечатали статью из «Журналь дю Гавр». Она была написана в цветистом стиле, который Мериме приписывал влиянию Виктора Гюго… В потоке многословия выделялись ужасные фразы:

«Сегодня утром жители нашего города узнали зловещую новость о леденящем душу происшествии, связанном с семьей, которая дорога всем любителям французского языка…

Г-н П. Вакери… взял с собой на яхту… своего племянника Ш. Вакери и его молодую жену, дочь всем известного Виктора Гюго…

Пароход «Маленькая Эмма» получил сигнал, что яхта опрокинулась… Из воды вытащили труп Пьера Вакери. Сначала решили, что Ш. Вакери, опытного пловца, унесло ниже по течению, когда он пытался спасти жену и родственников…

Сеть зацепила безжизненное тело несчастной молодой женщины…

Супруга Виктора Гюго некоторое время проживает в Гавре с двумя другими детьми… Она немедленно выехала в Париж. Сам Виктор Гюго сейчас путешествует. Предполагается, что он находится в Ла-Рошели…»

Леопольдина, Шарль, его дядя и двоюродный брат утонули. К тому времени, как Гюго увидел статью, его дочь уже покоилась на кладбище в Вилькье.

Он встал из-за стола и подошел к Жюльетте. «Он сказал, что мы не должны привлекать к себе внимания окружающих».

Выйдя из кафе, они несколько часов бродили под палящим солнцем вдоль городских стен, по окраинам, а потом вернулись на площадь. На них глазели прохожие. Почти вся страна узнала о несчастье на день или два раньше. «Однажды, – вспоминала Жюльетта, – мы сидели на каменной скамье, потом на траве. Там шили женщины и девушки, которые присматривали за детьми. За работой они пели. Одна из них исполняла „Кастибельсу“».

Гюго послал Адели записку. Она заканчивалась двусмысленной фразой: «Боже мой, что же я с вами сделал?»

Около шести вечера у экипажа собралась небольшая толпа; всем хотелось хоть одним глазком взглянуть на Виктора Гюго. Из сочувствия кучер тронулся в путь раньше. В десять часов в тот же вечер они прибыли под тяжелое небо Ла-Рошели. По-прежнему было невыносимо жарко; собиралась гроза. Необходимо было найти комнату и забронировать места для следующего этапа путешествия. Они прошли перед переполненным кафе, где певица исполняла неизбежную «Кастибельсу». Четвертый раз за время путешествия Гюго услышал собственные стихи. Но, как он узнал от девушки из Биаррица, песня больше не принадлежала ему, Виктору Гюго. То был голос «сирены», голос Природы, наполненный непонятными предзнаменованиями.

Жители деревни, пляшите и пойте, наступает ночь!Когда-нибудь СабинаОбменяет свое очарование голубкиИ свою любовьНа золотое колечко графа Салданьи,На украшение…Ветер, что дует с горы,Сводит меня с ума!

Глава 12. Внебрачная связь (1843–1848)

В Сомюре Гюго спросил газету. Автор косноязычной статьи в «Веке» намекал, что Франсуа-Виктор, сын Гюго, тоже утонул. Жюльетта уверяла его, что это неправда. «Он выглядел так, словно вот-вот умрет… Потом он захотел прочесть все ужасные, трогательные подробности той чудовищной катастрофы».

Прошло три дня, прежде чем они добрались до Парижа. Гюго бросился на Королевскую площадь; оказалось, что Франсуа-Виктор жив. Погибших похоронили в Вилькье. Адель Гюго сидела в гостиной, прижимая к себе прядь волос, срезанную с головы дочери. Гюго отвечал на письма и принимал посетителей. Платье, в котором утонула Леопольдина, сложили в вышитый мешочек. Гюго надписал его: «Одежда моей дочери, в которой она погибла. Священная реликвия».

В нескольких улицах от Королевской площади Жюльетта ждала новостей и молилась, чтобы Леопольдина позаботилась о своих родных. Через несколько дней Гюго принес ей несколько «реликвий» и поручил записать все, что они видели последние недели путешествия. На обратном пути он пронумеровал страницы записной книжки, которые так и остались незаполненными.

Эти пустые страницы оказались непреодолимым искушением. Перед лицом смерти спотыкается даже научная честность. Сто пятьдесят лет неправильно понимаемого сострадания породили историю о том, что Гюго истолковывал гибель дочери как наказание свыше. Он изменял жене, пренебрегал детьми, совершал дорогие заграничные поездки с любовницей. В результате у него навеки отняли дочь. Довольно подозрительно, впрочем, то, что основным свидетельством, на которое принято ссылаться, служит письмо Бальзака будущей жене. В декабре он приехал к Гюго, чтобы просить его голосовать за него при вступлении во Французскую академию: «Виктор Гюго состарился на десять лет! Возможно, он воспринял гибель дочери как наказание за четверых детей, которых он прижил с Жюльеттой [sic. – Г. Р.]. Он всецело за меня и обещал мне свой голос. Сент-Бева и де Виньи он терпеть не может»{685}.

Дела шли как обычно. Единственный намек на то, что Гюго считал, будто он «наказан», появляется гораздо позже. В одном стихотворном отрывке он просит Леопольдину не винить его за то, что он «целовал» других женщин{686}. И все же замкнутое, одряхлевшее лицо на портретах, сделанных в ссылке, отмечено печатью большого несчастья, точнее, череды бедствий.

Гюго много лет не прекращал скорбеть. В нем, подобно паразиту, поселилась одна мысль. Он знал одно: Бог лишил его дочери без всякой явной цели. На его пути, открыто посвященному нравственному улучшению человечества, возникло препятствие, поставленное высшей властью. Чем больше он старился внешне, тем больше его разум погружался в детство и тем больше он гордился тем, что его отец – генерал Гюго: «Не может быть… что я лучше отца / Или что человек больше Бога!»{687} Разочарование в Отце Небесном – ценный ключ, который помогает понять на первый взгляд отвратительное поведение Гюго в последующие годы: грех и пороки для него были бесконечно предпочтительнее мысли о злом Создателе.