Цветы на чердаке - Вирджиния Эндрюс

Она сглотнула с видимым усилием и убрала свой нарядный носовой платок.

— Я столько думала, какой подарок тебе понравится, ведь я всегда дарю тебе что-нибудь, что пригодится для твоего образования.

Кажется, Крис был ошарашен. Игра противоречивых чувств на его лице отразилась в его взгляде — смущенном, растерянном, изумленном и похоже беспомощном. Боже, как же он любил ее, даже после всего, что она сделала.

Я была настроена решительно и определенно. Я пылала гневом. Теперь она вытащила на свет Божий эту уникальную, кожаную энциклопедию, отделанную золотом, которое годилось бы кому-нибудь на зубы! Такие книги, должно быть, стоят больше тысячи долларов, может быть, две или три тысячи! Почему же она не отложила эти деньги, чтобы забрать нас отсюда? Я хотела завопить, как Кэрри, от такой несправедливости, но тут увидела, что в голубых глазах Криса что-то потухло, и это заткнуло мне рот. Он всегда мечтал о такой уникальной энциклопедии в красной кожаной обложке. И она уже ее заказала, а деньги сейчас для нее ничего не значат, ведь дед и правда может умереть не сегодня —завтра, а значит, ей не надо будет ни платить за квартиру, ни покупать дом.

Она почувствовала, что я сомневаюсь. Мама подняла голову высоко, как королева и направилась к двери. Мы еще не открыли свои подарки, но она не осталась посмотреть, понравятся ли они нам. Я ненавидела ее, но почему же тогда вся моя душа исходила слезами? Я больше не любила ее… нет, не любила.

Когда она подошла к двери и открыла ее, то сказала.

— Когда вы подумаете и поймете, какую боль вы причинили мне сегодня, когда вы будете снова относиться ко мне с любовью и уважением, вот тогда я приду. Не раньше.

Итак, она пришла.

Итак, она ушла.

Итак, она была способна прийти и уйти вновь, даже но дотронувшись до Кори и Кэрри, не поцеловав их, не поговорив с ними, едва взглянув на них.

Я знала, почему она не могла смотреть на них, не могла видеть во что обошлась близнецам ее погоня за богатством.

Они соскочили со стола и подбежали ко мне, цепляясь за мои юбки и заглядывая мне в лицо. Их маленькие личики выражали тревогу, и они внимательно вглядывались в мое лицо, если я счастлива, то значит, и они могут быть счастливы тоже. Я встала на колени, расточая им ласки и поцелуи, чего не удосужилась сделать она, или она просто не могла ласкать того, кого так обездолила.

— Мы, наверное, выглядим смешно? — спросила Кэрри обеспокоенно, а ее ручки щипали меня.

— Нет, конечно же, нет. Вы с Кори просто немного бледные, вы ведь так долго без свежего воздуха.

— Мы сильно выросли?

— Да, да, конечно. — Я улыбнулась, скрывая свою ложь.

Притворясь веселой, с этой фальшивой улыбкой на лице, которую я надела на себя, как маску, я села на пол с близнецами и Крисом, и мы все четверо принялись разворачивать наши подарки, как будто в Рождество. Все было так красиво завернуто в дорогую бумагу или в золотую и серебряную фольгу и перевязано огромными шелковыми бантами всех цветов. Разрывая бумагу, развязывая банты и ленты, открывая крышки коробок, вытаскивая изнутри ткани… мы увидели чудесные наряды для каждого из нас. Глядите, новые книжки, ура! Посмотрите, новые игрушки, игры, головоломки, ура! Это мне, о, а это мне, вот эта большая —пребольшая коробка сладостей из кленового сахара, они сделаны точно по форме листьев! Здесь перед нами была представлена воочию ее забота о нас. Должна признать, она знала нас хорошо, наши вкусы, наши хобби — все, кроме наших размеров. Этими подарками она расплатилась с нами за все эти долгие, вычеркнутые из жизни месяцы, когда мы были оставлены на попечение злобной бабушки, которая куда охотнее увидела бы нас мертвыми и похороненными. И она знала, какая у нее мать — знала! Этими играми и головоломками она хотела откупиться от нас, выпросить наше прощение, потому что в глубине сердца она понимала, какое ужасное дело творит.

Этим кленовым сахаром она надеялась извлечь горечь одиночества из наших ртов, сердец и голов. Очевидно, в ее представлении мы все еще были глупые дети, хотя Крису уже пора бриться, а мне носить лифчик… все еще дети… и она всегда будет считать нас детьми, это ясно хотя бы по обложкам книг, которые она нам принесла. «Гномы». Да я читала это сто лет тому назад. Сказки братьев Гримм и Ганса Христиана Андерсена — мы знаем их наизусть. А это что? Опять Джейн Эйр? Хоть бы записывала, что ли, какие книги у нас есть, и что мы уже прочитали.

Я заставляла себя улыбаться, пока натягивала на Кэрри красное платье и завязывала ей волосы пурпурной лентой. Теперь она была одета по своему вкусу, в свои любимые тона. Я надела ей на ноги пурпурные носочки и новые белые тапочки.

— Ты выглядишь прекрасно, Кэрри.

Как бы она ни выглядела, она была так счастлива нарядиться, как большая, в яркие, с королевской пышностью раскрашенные одежды.

Потом я помогла Кори надеть ярко-красные шорты и белую рубашку с вышитой на кармане красной монограммой, а галстук ему повязал Крис, которого научил этому папа когда-то давным-давно.

— Теперь тебя одеть, Кристофер? — спросила я саркастически.

— Если таково твое сердечное желание, — ответил он зло, — то можешь даже содрать с меня кожу.

— Фу, как вульгарно.Кори получил новый инструмент — сверкающее банджо! Ей-богу, что за день! Он всегда хотел банджо! Значит, она помнила. Глаза его горели. «Ах, Сюзанна, не плачь обо мне, я еду в Луизианну, и мое банджо со мной…»

Он играл мелодию, а Кэрри пела. Это была одна из его любимых песенок и единственная, которую он умел играть на гитаре, хотя и всегда фальшивил. На банджо она звучала правильно, как следует. Бог наградил Кори волшебными музыкальными пальцами.

Бог наградил меня тяжкими мыслями, которые отравляли любую радость. Что толку в красивых нарядах, если их никто не видит? Я жаждала тех вещей, которые нельзя ни завернуть в нарядную бумагу, ни перевязать шелковыми лентами, ни положить в коробку из фирменного универмага. Я жаждала тех вещей, которые нельзя купить за деньги. Она хоть заметила, что волосы у меня выстрижены на макушке? Заметила, как мы исхудали? Или она считает, что мы вполне здоровы вот с этой тонкой и бледной кожей? Горькие, отвратительные мысли теснились в моей голове, пока я засовывала сладкие листики кленового сахара в нетерпеливые рты Кори и Кэрри, а затем и себе в рот.

Я внимательно рассмотрела красивые наряды, предназначенные для меня. Голубое бархатное платье, его бы на вечеринку. Розово-голубая ночная сорочка, пеньюар и комнатные туфли, все в одном стиле. Я сидела так, ощущая сладость на языке и словно острый кусок железа в горле. Энциклопедия! Мы что, останемся здесь навсегда? Однако, кленовый сахар всегда был моим любимым лакомством. Она принесла эту коробку сладостей для меня, именно для меня, а я с трудом смогла проглотить только один кусочек. Они сидели на полу, Кори и Кэрри, Крис, положив коробку перед собой, и пожирали сахар, кусок за куском, смеющиеся и довольные.

— Оставьте хоть кусочек про запас, — сказала я с горечью. — Быть может, вы еще долго не увидите конфет.

Крис взглянул на меня, его голубые глаза сияли от счастья. Ясно как день, что ему было достаточно одного единственного короткого визита мамы, чтобы он снова верил и был предан ей, как прежде. Как он не понимал, что за всеми этими подарками она прячет тот факт, что мы ее больше не интересуем? Почему он не видит так же ясно, как я, что для нее мы уже не такая реальность, как были прежде? Мы что-то вроде тех неприятных предметов, о которых люди не любят говорить, вроде мышей на чердаке.

— Сиди и изображай немую, — сказал мне Крис, весь сияя от счастья. — Отказывайся от сладостей, пока мы втроем набиваем полные рты, а то еще спустятся с чердака мыши и съедят все за нас. Кори, Кэрри и я отчистили свои зубы добела, пока ты тут сидишь и плачешь, жалеешь саму себя и воображаешь, что своим самопожертвованием ты можешь хоть что-то изменить. Давай, Кэти! Плачь! Изобрази мученицу! Страдай! Бейся головой об стену! Вопи погромче! А мы все равно останемся здесь, пока не умрет наш дед, и все сладости кончатся, кончатся, кончатся!

Как я ненавидела его насмешки! Я вскочила на ноги, отбежала в дальний угол комнаты, повернулась к ним спиной и принялась напяливать на себя свои новые наряды. Три красивых платья, одно за другим, я рывками натягивала через голову. Они все легко застегивались на талии и свободно прилегали к ней, но, как я не старалась, молния не сходилась на спине, потому что мешал мой бюст! Я стягивала платья и рассматривала корсажи в поисках вытачек. Нигде ни одной! Она покупала для меня детские платьица

— глупые девчоночьи одежки, которые прямо-таки вопят о том, что ничего-то она не видит! Я бросила эти несчастные платья на пол и принялась ожесточенно топтать голубой бархат, так что его никогда уже не примут обратно в универмаг.

А там на полусидел Крис с близнецами и чертовски зло и вульгарно смеялся своим очаровательным мальчишеским смехом. Он был сильнее меня, ведь я позволяла ему смеяться надо мной.