Марсианские войны - Лоуренс Уотт-Эванс

Вытащив из седельного колчана стрелу, путник положил ее на лук и натянул тетиву, пользуясь кожаной подушечкой. Одновременно он поднял лук к могучим плечам.

Медленно поворачиваясь за кружащим в вышине коршуном, Казар прицелился — на руках его от напряжения проступили бугры мышц и сухожилий — и выпустил стрелу.

Расстояние не позволяло надеяться на успех, и Казар знал это. Но голод и неукротимый дух толкнули его на отчаянную попытку. Стрела со свистом прорезала воздух и, не долетев до цели, пошла вниз. Встревоженная птица, издав пронзительный клекот, устремилась на запад, яростно работая крыльями. Стрела упала за невысокий холм.

Казар неторопливо снял тетиву, убрал оружие на место и возобновил путь. Желудок встретил неудачу глухим ворчанием. Сердце стучало как барабан. Но всадник не поддался унынию. Он был Монголом.

Наступала ночь — умирал мир, и желудок снова жалобно напомнил о себе. Теперь это была уже целая песня под аккомпанемент копыт, стучавших уже не по песку, а по гравию. Конь, привыкший к степям и пустыням, заметно нервничал.

Запах крови коснулся ноздрей Казара еще до того, как он увидел длиннолицего монгола, склонившегося над овцой, из бока которой торчала знакомая стрела с красным оперением. Животное еще дышало, его ребра вздымались и опадали, выталкивая тонкую струйку крови.

Завидев всадника, длиннолицый монгол поднял старинный карабин и громко крикнул:

— Сайн байна!

— Сайн бино! — отозвался Казар и, натянув поводья, легко спешился и стреножил жеребца, накинув сыромятный ремень на ноги скакуна.

Оставив лук в чехле у седла, он подошел поближе. Полы его деля слегка шуршали.

— Это ты стрелял в овцу? — осторожно спросил длиннолицый.

— Я никогда не промахиваюсь.

— А я как раз подкрадывался к ней, — второй монгол покачал головой. — Еще немного и завалил бы ее сам.

Казар помедлил, рассматривая незнакомца. У него было красное, но не обветренное лицо и умные глаза, выпуклые, как грецкие орехи. Грубые шерстяные штаны… овчинный полушубок фабричного производства… Городской монгол. В свое время Казар повидал немало таких, только не столь краснолицых.

— Она моя, — наконец проворчал Казар.

— Я поделюсь с тобой, — не отступал второй.

— Это могу сказать я, а не ты.

— Но я первым ее увидел.

— А я первым выстрелил. В ней моя стрела. Значит, и мясо мое.

— Овца еще не умерла. А потому у тебя нет прав на нее.

Городской монгол поднес дуло карабина к голове овцы, но Казар, быстро шагнув вперед, отвел оружие в сторону. Выстрел все же прозвучал, но пуля ушла в воздух. Незнакомец испуганно вздрогнул.

Вытащив из-за пояса кинжал, Казар опустился на колени и одним движением разрезал брюхо блеющего животного от паха до горла. Затем, сунув руку в теплую кровавую полость грудной клетки, нашел все еще бьющееся сердце.

— Что это ты делаешь, монгол? — удивленно спросил горожанин.

— Собираюсь прекратить ее жизнь, чтобы не терять понапрасну кровь.

Сердце овцы дрогнуло под его рукой. Казар трижды сжал пальцы. Сердце затихло. Еще через мгновение ноги животного дернулись и замерли, тело обмякло.

Поднявшись, Казар отряхнул с рук капли крови и посмотрел в глаза городскому монголу.

— Вот как нужно убивать овцу.

— Пуля в голову — быстрее.

— Но голова будет испорчена.

— Мы в Улан-Баторе не едим голов.

— Как только я тебя увидел, сразу понял, что ты из города, — спокойно заметил Казар.

В узких глазах длиннолицего мелькнула искорка интереса.

— Как тебя зовут, монгол?

— Казар.

— Хорошее имя для кочевого монгола — Пес!

— Я халха-монгол. А как твое имя?

— Байяр.

Откинув голову, Казар громко расхохотался.

— Твой отец, назвавший тебя «Счастливым», должно быть, выпил лишнего. Никогда не видел такой скорбной физиономии! Ха-ха… И такой красной.

— Когда я был мальчиком, имя подходило лицу. Теперь, когда я уже мужчина, дело обстоит иначе, — вытащив из кармана носовой платок далеко не первой свежести, монгол, чье имя означало «Счастливый», оглушительно высморкался. Прежде чем вернуть платок на место, он предусмотрительно вытер его о рукав.

— У меня аллергия, — объяснил Байяр, потом снова достал платок и повторил операцию.

— Это все плохой воздух из России. От него даже тибетцев выворачивает наизнанку.

— Пыльца, — сказал Байяр. — Так мне говорили доктора в городе. С этим ничего не поделаешь. Когда наступает сезон, я чихаю так же часто, как дышу.

— Пыльца? — нахмурился Казар.

— Волшебная пыль. Она разлетается, и из нескольких цветков появляется много.

— Если ты платишь этим городским докторам за подобные сказки, то я надеюсь, что они будут развлекать тебя до конца твоих дней. Не верь этой чепухе, все дело в плохом воздухе из России. Из-за него ты так мучаешься.

Казар снова опустился на колени и принялся сдирать шкуру с овцы. Байяр наблюдал за его действиями с плохо скрытым интересом.

— Я собирался поделиться, — напомнил он.

— У тебя есть котелок?

— Да.

— У меня нет. Так что я разрешу тебе сварить мой обед в твоем котелке.

— С удовольствием это сделаю.

— А за это я позволю тебе наслаждаться запахом моего обеда, — сказал Казар.

— Это лучше, чем ничего, — кивнул Байяр и снова уткнулся в платок. Однако на этот раз он опоздал, обрызгав только что снятую овечью шкуру.

Через час, когда в небе цвета оникса уже зажглась яркая северная звезда, известная со времен Чингисхана под именем Золотой Ноготь, Казар и Байяр сидели на корточках у костра. Пламя весело поглощало сухие лепешки, оставленные яками, в котелке аппетитно булькало мясо. Часть овцы пошла на ужин, другая, побольше, лежала на камнях, чтобы отправиться в путь в качестве припаса. Стреноженные кони