Как государство богатеет… Путеводитель по исторической социологии - Дмитрий Яковлевич Травин

В 1912–1914 годах, пишет Шанин, «обозначился раскол между старыми профсоюзными активистами, поддерживавшими в главном меньшевиков, и молодыми людьми, которые во время первой революции были детьми и подростками (причем это часто были сельские мигранты, только что приехавшие из деревни). Молодые мужчины в большинстве своем поддерживали большевиков и эсеров. Именно благодаря их поддержке большевики сумели упрочить свое влияние на петербургских заводах и фабриках в 1912–1917 годах, что стало решающим фактором в событиях рокового 1917 года. Можно по-разному гадать о причинах этого влияния, однако важно отметить, что опыт поражения и разочарований 1905 года, массовая безработица 1906–1910 годов и зрелище неудачных попыток социалистов удержать свое организационное влияние в период „спада“ мало значили для этой группы. Они жаждали бросить открытый вызов политике „малых дел“ и связанным с ней настроениям» [Там же: 302].

В этом анализе революции переплелись и многолетний интерес Шанина к анализу крестьянской среды, и увлечение исследованием того, как меняются представления общества со сменой поколений. На мой взгляд, именно хорошее знание крестьянства помогло Шанину понять суть так называемой пролетарской революции, поскольку совершили ее именно люди с крестьянской ментальностью, лишившиеся сдерживающих «скреп» сельской общины. Ленин и Троцкий, конечно, направляли революцию, понимая, что делать ее надо совсем не так, как полагали Энгельс и Каутский. Но никакой большевистский авангард не справился бы со столь сложной задачей, если бы в его распоряжении не оказалось в 1917 году достаточного числа «квазипролетариев» для совершения «квазипролетарского» переворота.

Две разные революции

Но как же революция в деревне, может спросить оппонент? Там ведь крестьянство тоже немало кровавых дел натворило, однако община сохранялась и мудрые старики, казалось бы, должны были сдерживать напор молодежи.

Шанин показал, что революция на селе имела иной характер, чем в городе, и плохо вписывалась в марксистскую картину. Она была направлена на решение конкретных задач, важных для крестьянства, но не на переустройство мира. Мужики воевали с помещиками, громя усадьбы и стремясь отобрать землю, которая, как они считали, должна принадлежать общине. Но антикапиталистической революции в деревне не было. Не было войны с кулаками, которая должна была вроде бы вытекать из марксистской теории, а вопросы распределения земли обычно решались общиной на сходе. Причем порой при доминировании богатых, умных и влиятельных крестьян. «Социальный характер беднейшей прослойки делал крайне маловероятным ее объединение в самостоятельный класс и ее активное участие в независимых политических акциях. А тот факт, что на селе фактически не было разделения на качественно различные и конфликтующие между собой группы работодателей и наемных рабочих, смягчал потенциальные классовые конфликты» [Шанин 2020: 298].

По сути дела, крестьяне в совокупности (как бедняки, которые не были пролетариями из марксистских книжек, так и кулаки, которые не были капиталистами) воевали лишь с теми, кто вмешивался в их жизнь, стремясь либо отнять землю, либо замучить продразверсткой. Община воевала с чужаками, как белыми, так и красными, но не занималась развертыванием социалистической революции [Там же: 253].

Взгляд Теодора Шанина на революцию сохраняет актуальность по сей день, хотя, конечно, далеко не все в его книгах пережило свое время. Так, например, вряд ли можно согласиться с шанинским увлечением протекционизмом. Думается, что при взгляде на экономику ученый допускал то самое упрощение реальности, с которым боролся при анализе истории. Он хорошо видел провалы рынка (особенно в развивающихся странах), но, возможно, не замечал, что провалы государства при проведении протекционистской политики могут быть не менее значительными.

Но протекционизм – это частность, практически не связанная с тем значением, которое и по сей день имеют книги Теодора Шанина. Помимо всего прочего они учат нас искать ответы на сложные вопросы, отвергая простые и очевидные «истины», вытекающие из давно сложившихся представлений.

Старой власти уже нет, а новой еще нет

Революция глазами Егора Гайдара

Исторические исследования, написанные крупными государственными деятелями, встречаются нечасто. Трудно быть одинаково компетентным в двух столь разных сферах, как наука и управление. Тем не менее Франсуа Гизо и Уинстон Черчилль показали в свое время, что это возможно. Егор Гайдар тоже опубликовал несколько книг, анализирующих исторический аспект проблемы модернизации. Особое место среди них занимают «Смуты и институты» – одна из последних и самых интересных его работ (первая публикация в книге Гайдар Е. Власть и собственность: Смуты и институты. Государство и эволюция. СПб.: Норма, 2009).

Мне представляется, что работа над ней была для Гайдара очень личным делом. Даже более личным, чем работа над «Гибелью империи». Поскольку в той большой книге Гайдар рассказывает, как огромная советская империя подошла к кризисному состоянию, во время которого ему лично довелось проводить реформы, а в «Смутах и институтах» он анализирует, что непосредственно происходит с обществом в момент, когда государство развалилось, наступил хаос, и реформаторам надо каким-то образом из этого хаоса выныривать, таща за собой страну, обиженную на всех и униженную собственными неудачами, издерганную от страха и упирающуюся из-за постигшей ее в состоянии хаоса полной дезориентации. «Смуты и институты» – уникальное исследование, в котором человек, лично переживший опыт работы премьер-министром в условиях серьезной смуты, сам анализирует эпоху распада государственных институтов, как профессиональный ученый.

«Мы диалектику учили не по Гегелю»

Гайдар дополняет своим трудом ключевые историко-социологические исследования, глядя на проблему как бы изнутри органов власти и анализируя, почему всякая настоящая революция разрушительно действует на жизнь общества. Его книга совершенно уникальна: это тот редкий случай, когда российский автор явно более компетентен, чем многие западные профессора. Те почти всегда лучше подготовлены теоретически, чем мы, но лично в ситуации революционного хаоса они не жили и изучают его лишь по книжкам. А Гайдар не только жил, но и пытался лично с этим хаосом совладать на своем посту.

«Под революцией обычно понимают потрясения, снимающие препятствия на пути развития общества, – пишет Гайдар. – Но революция – это часть более широкого круга явлений, связанных с тем, что старой власти уже нет, а новой еще нет. Не случайно в русском языке слово „революция“ перекликается со словом „смута“, периодом хаоса и беспорядка. <…> Смута – социальная болезнь, сопоставимая по последствиям с голодом, крупномасштабными эпидемиями, войнами» [Гайдар 2009: 8–9, 13].

Суть проблемы, волновавшей Гайдара, можно понять, когда почитаешь ряд книг, написанных людьми, изучающими преобразования со стороны. Очень часто даже среди крупных зарубежных ученых и российских академиков, глядящих на события из своего кабинета, можно встретить непонимание важной вещи, которую чувствует любой человек, находящийся в гуще событий в кризисный момент.

Ученый говорит: для достижения успеха надо было действовать так-то и так-то, принимать такие-то решения. Практик его спрашивает: а кто будет эти решения выполнять, почему народ будет им подчиняться, как институты обеспечивают нормальный ход жизни? Оппонент часто не понимает подобных вопросов. В его представлении выполнять государственные решения будут те же самые люди, которые выполняют всегда. И все обычные институты будут функционировать. Чиновники соберут налоги, полицейские наведут порядок, банкиры предоставят бизнесу кредит в соответствии с проводимой центральным банком политикой.

Однако в настоящей революции привычные механизмы перестают действовать. Власть лишь формально остается властью в этих условиях. Ее представители занимают высокие кабинеты в красивых столичных зданиях, но их распоряжений уже не слушают. И их решения остаются на бумаге. Это – главное, что нам следует понять, если мы хотим разобраться в проблеме революции. В период большой смуты все происходит не так, как в период обычной жизни.

Откуда порядку взяться?

Почему, собственно говоря, полиция должна наводить порядок? Зарплату ей часто в смутную эпоху не платят из-за пустой казны. Если платят, то обесценившимися из-за инфляции деньгами. В голове у простых полицейских царит хаос, поскольку они не знают, кто прав, кто виноват в революционном противостоянии. Порой они симпатизируют восставшим. А самое главное – они боятся, что если восставшие победят, то их сделают крайними и вздернут на фонарях как сатрапов и палачей.

Почему, собственно говоря, кто-то должен платить в казну налоги? Давайте, положа руку на сердце, признаем, что не такие уж мы сознательные граждане и если можем на налогах сэкономить, то часто пользуемся этой возможностью. Если чиновник сбор налогов не контролирует, полиция и суды за неуплату не наказывают, а инфляция обесценивает деньги, то мы либо вообще не будем платить, либо сделаем это как можно позже, чтоб заплатить государству