Игра в Тарот - Алексей Грушевский

— Да, именно вот так у нас всё и идёт — тяжко вздохнув, протянул писатель.

— Да, нет, понимаешь, нам маркетологи объяснили, что это очень хорошо. Это значит — выработался массовый стереотип поведения. К этому надо относиться очень серьёзно, работать над этим. Это, по сути, постоянно происходящие, стихийные, вошедшие в привычку — патриотические собрания, в которых участвуют огромные массы рядовых патриотов. Вот в процессе этих патриотических собраний и читается пара — тройка заголовков и анонсов, из тех, что набраны крупном шрифтом. Это, оказывается, как-то по научному, очень мудрено называется, что-то там с маркетингом связано. В общем, нам объяснили, что на этом можно построить целую бизнес стратегию. Надо только трансформировать газету в упаковку стандартного продуктового набора — пакет, одноразовая скатерть, водка, закуска, стаканчики, салфетки.

— Салфетки не нужны. Баловство. Народ не поймёт — вставил внимательно слушающий писатель.

— Понимаешь, тут будет важен каждый лишний кусок бумаги. Ведь текст то будет напечатан крупными буквами на всех этих предметах. Беря стакан, сморкаясь в салфетку, наливая из бутылки, беря закуску со скатёрки, их взгляд будет невольно видеть запечатлённые на них слова правды.

— Да не будут они в салфетки сморкаться! Ты вот в салфетки сморкаешься? Буржуазное это, не наше. Гламур не пойдёт. Надо что-то тут другое придумать. Всё хорошо, а салфетки лишнее — зациклился глубоко вникший в идею писатель.

— Салфетки будут в нагрузку. Суть идеи в том, что теперь патриоты будут усё необходимое покупать в одном наборе. Подошёл, взял пакет, а там уже всё есть для борьбы с режимом — выпивка, закуска, предметы минимальной гигиены, и всё это наполнено идеологическим содержанием. При этом эти наборы будут трёх видов — «завтрак патриота», «полдник патриота» и «ужин патриота». К датам будет ещё особый, расширенный — «праздник патриота». «Завтрак патриота» будет самый простой — только для опохмела, пластиковый мерзавчик или бутылка пивка к ним огурец или вобла… Ужин — по полной программе, и поллитра, и консерва, и огурчики…. Представляешь как удобно! Не надо в разных торговых точках отовариваться. Если дело пойдёт, то можно затем организовать сеть закусочных. Представляешь, какая идея — и пропаганда и жратва, в одном флаконе!

— Мда-а, круто. Пища духовная и пища физическая в диалектическом единстве. Идея сильная. Так и надо — отвечать нестандартными ходами на засилье тельавиденья. А где деньги для начала возьмёте?

Майор сразу погрустнел.

— Спонсора ищем… — с тяжким вздохом протянул он.

Снова воцарилось недолгое молчание. Видно приятели обдумывали заманчивые перспективы нового бизнеса. Наконец писатель, по причине своей относительной худобы, видно стал подмерзать на осенней скамейке, и потому решил подвести черту под этим этапом встречи:

— Ну, что допиваем и делом займёмся? Давай за победу!

— За нашу победу!

Последнюю стопку они, как и полагается, пили стоя.

Через минуту на скамейке, под начавшим накрапывать мелким дождиком, остался мокнуть только свежий, но уже употреблённый по назначению, номер «Полдень патриота». Порывы ветра трепали его, пытаясь сбросить в разлившуюся рядом лужу, куда уже улетели пластиковые стаканчики, но голос непримиримой оппозиции, несмотря на стихию, продолжал оставаться на своём посту, ожидая своего нового читателя, благодаря, придавившей его пустой водочной бутылке.

— Так куда идём? — спросил раскрасневшийся майор.

— Понимаешь, мы должны бороться за молодёжь. Не за всяких там скинов и прочих, они уже выросли, они уже загублены, развращены в той или иной формой системой. Нет, надо влить наше семя в парней 11–13 лет. Понимаешь, это самое благоприятное время. В этом возрасте самое восприимчивое сознание. Надо ребятам показать, что есть герои, настоящие люди, мужчины, не предавшие присягу. Ну, такие — как ты. Именно с ними, пацанами, и надо работать, показывать настоящих мужчин. Ведь что они видят — всяких там филь и прочую мерзость. Тьфу! Ну, разве эта жеманная пидорасня может сравниться с настоящими солдатами, прошедшими огонь, имеющими ордена. Ты ордена взял? Хорошо. Так вот, туда, куда мы идём, будет встреча с такими вот ребятами. Молодыми, неразвращёнными, мечтающими увидеть настоящего мужика. Представляешь — они будут в пионерских галстуках. Нет, на самом деле носят!

— А как же водка? Мы же выпили. Амбре же будет — засмущался майор.

— Да брось! Мы сначала в баньку пойдём. Пропаримся, вымоемся, и, с пылу пару, чистые, лёгкие, дадим урок мужества — писателя от возбуждения бил озноб.

— Тут нужен ты. Живой человек, герой, солдат. Авторитет. Который поучаствовал. Книжки хорошо. Но нужен живой пример. А, вот и пришли.

Соратники подошли к какому-то недавно отреставрированному зданию, в очертаниях которого, несмотря ни на какие евроремонты и стеклянные пристройки, зримо проступал, не желающий сдаваться неумолимому ветру перемен, осколок Советского Союза — районный дворец пионеров.

Через некоторое время, раздетые приятели, вдоволь напарившись, сидели в довольно обширном отдельном ВИП зале.

— Смотри, какие фрески — писатель показал на сцены из счастливой пионерской жизни, оставшиеся ещё с тех, далёких времён, когда тут подрастала шустрая пионерия. — Хозяева наши люди. Нет, это бывает. Сохранили. Сберегли. Давай по пивку.

— А как же детишки? — майору очень хотелось по пивку после парной, но ещё больше, в этом романтическом, казалось полным фантомов славного прошлого здании, провести урок мужества.

— Время ещё есть. Они потом придут. Я всё устрою, в лучшем виде. Хозяева наши люди. Они тебя знают, уважают, это они всё устроили. Если всё получиться как надо, будем этим заниматься регулярно. Хозяева понимают, что надо воспитывать молодёжь, иначе впереди только беспредел. Понимаешь, они думают о будущем.

Появилось пивко. К нему раки. Стало очень хорошо. Как-то необычно хорошо. Раньше так хорошо никогда ещё не было. Расслабленный майор красной распаренной тушей распластался на широкой тёплой массажной скамье, глядя на проступающие сквозь поволоку пара изображения задорных пионеров, запускающих планера, учебные ракеты, весело бросающих мяч, бегущих голыми в морской прибой, как…

Он сначала даже и не понял что происходит. В охватившем его дурмане, ему показалось, что он перенёсся туда, в счастливую фреску на потолке, где стайка голых пионеров играется в брызгах южного моря. Но, постепенно, с трудом продираясь через расслабляющий туман какого-то необыкновенно липкого опьянения, он, с ужасом, осознал, что голые, только в красных пионерских галстуках, мальчишки прыгают не в морском прибоё, а на его скамье. Более того, они задорно и весело прыгали и на нём. С весёлым смехом забирались на его необъятную мохнатую героическую пузу, и скатывались с неё как с горки. Ласкали, щекотали, гладили, массировали и целовали каждый кусочек, каждый пальчик, каждый отросток его мужественного, можно сказать, израненного в боях за советскую родину, грубого солдатского тела.

Он погрузился в сладкую волну чувственного удовольствия. Было хорошо, очень хорошо. Никогда раньше так не было хорошо. Развратные мальчишки хорошо знали своё дело. И это продолжалось ещё и ещё. Казалось, он уже не может вынести, настолько было невероятно, невозможно, даже болезненно хорошо, но как бы беря высоту, за высотой это всё продолжалось и продолжалось снова и снова, по нарастающей, со всё большее и большей мощью и глубиной…

Наверное, он потерял сознание от переизбытка чувств, провалившись в сладостную бездну наслаждения. Потому, что когда к нему вернулось ощущение реальности, он, всё еще находясь в неге чудесного расслабления, понял, что рядом уже никого нет. Ни голых мальчишек, ни куда-то вовремя смывшегося от греха подальше организовавшего всю эту феерию патриотического писателя.

На широкой и тёплой банной скамье лежал он один. Вставать не хотелось. Казалось, что он может пролежать так вечность, зажмуривая глаза и погружаясь в сладкое расслабление. Однако откуда-то возникла и постепенно приняла зримые очертания тревожная мысль: произошедшее — порочно и запретно.

— Порочно? Неужели порочно? Неужели нужно жить без этого? Неужели это нельзя? Неужели можно жить без этого? — страдал он, всем своим только что изнеженным в немыслимом блаженстве существом, не желая принимать необходимость отказа от такого сладостного удовольствия.

Постепенно им овладевала вполне определённая идея:

— А разве я этого не заслужил?

Разве он, старый солдат, не предавший присяги советской родине — не достоин этого?

Конечно же, заслужил! Конечно же, достоин! Именно это и заслужил. В умопомрачении от взорвавшего его психику бесконечного оргазма, он вдруг понял, что он, именно ради этого и боролся. Что это и есть — советская родина. Что кроме этого ему больше ничего и не надо.