Двадцатые годы - Лев Овалов

Быстров, отличный актер, подзадоривает ребят, сам хватается за лопату, носовым платком вытирает лоб, ищет... Раздражается все больше. И вдруг:

- Стой!

К Павлу Федоровичу:

- Где ваш работник?

Федосей почтительно выступает вперед.

- Тащи сюда плуг!

- Это зачем же? - осведомляется Павел Федорович. - При заговорах, конечно, помогает, когда ищут клад, обязательно надо опахать место, где копают, - опахивать будете?

Но Быстров, к удивлению Митьки, не спорит:

- Вот именно!

Федосей приволок плуг.

- Лошадей!

- Лошадей, извините, нет на хуторе...

Хотел добавить: "Может, сами впряжетесь?" - но побоялся.

Но Быстров даже не взглянул на Астахова.

- Филипп Макарович, двух лошадей немедленно!

Впрягли лошадей...

Быстров подумал, подумал, и вдруг его осенило...

- А ну вспахивай огород, весь участок, громи буржуазию, да поглубже, поглубже лемехом...

Павел Федорович кинулся к Робеспьеру:

- Ведь конопель!

- Паши!

- За что губить конопляник?

- Губи!

Павел Федорович побелел, в лице ни кровинки.

- Ну, господа-товарищи... - Он поворотился к Никитину: - Дмитрий Фомич, да что же это?

- Неразумно, - поддержал Дмитрий Фомич. - Степан Кузьмич!

Тот только отмахнулся.

- Я знаю, что делаю.

Федосей повел плуг. Быстров позволил ему провести первую борозду, потом, как бы в запале, кинулся, оттолкнул, сам повел плуг, гикнул на лошадей, навалился на раму...

- Самоуправство! - закричал Павел Федорович. - За что оставляете без масла?!

Подрезанная лемехом конопля падала... Никто не одобрял Быстрова. Все, кто здесь находился, знали цену конопле.

Самоуправство, однако, продолжалось недолго, лемех скрежетнул, напоролся на что-то.

- Лопату!

Без особого труда Степан Кузьмич откопал бочку.

- Получайте!

Взглянул было на Павла Федоровича, но тот уже по тропке шел к дому.

- Вот вам и нефть! - весело сказал Степан Кузьмич. - Я думаю, они тут рядком лежат, не будут же Астаховы весь огород уродовать...

Бочка нашлась, энтузиазма прибавилось...

А к вечеру в исполкоме снаряжали подводу в Дросково за механиком.

51

Как-то Быстров остановил Славу - впоследствии тот не мог вспомнить, когда это произошло, утром или вечером, помнил только, что произошло где-то возле исполкома - остановил и спросил:

- А не пора ли тебе вступить в партию?

Мальчик растерялся, он не осмеливался об этом думать.

- Собственно, ты прошел испытательный срок, - задумчиво проговорил Быстров, - а, кроме того, нам удобнее руководить комсомолом, если ты будешь коммунистом...

Произошло это в начале июня, это-то он запомнил, судьба его решена.

- Я не знаю... - ответил он.

На самом деле он знал, что так оно и должно быть. Чувства чувствами, но дисциплина книг во многом определяла поведение мальчика.

- Я хочу, чтобы ты отнесся к этому делу со всей серьезностью, - сказал Быстров. - Отвлекись немного от суеты, прочти-ка вот эти две книжечки, по-настоящему прочти... - Он небрежно вытянул из кармана брюк помятые брошюрки и подал Славе. - И черкани потом несколько слов...

Внешне книжечки выглядели невзрачно, но это были: "Программа РКП (большевиков)" и "Коммунистический манифест".

Славушка погрузился в их изучение. Многого он не понимал, многое не открывалось ему еще во всей своей сложности, но он изучал эти книжки так, как юный музыкант впервые постигает тайны контрапункта. Внутренним чутьем постигал он поэзию "Манифеста".

Несколько дней не расставался с брошюрками, пил с ними чай, обедал, ложился спать. Вера Васильевна заглянула как-то через плечо сына - опять какие-то политические брошюры, он теперь постоянно занимался политикой.

Наконец он решил, что готов.

Подстерег Степана Кузьмича возле исполкома.

- Вот!

- Что?

Славушка подал листок из тетради. "Прошу принять меня..."

Быстров небрежно сунул заявление в карман, чем-то он был занят, в этот момент ему было не до мальчика.

Славушка разочарованно поплелся домой.

У Веры Васильевны сидела гостья. Ольга Павловна Шеина приезжала к Зернову хлопотать о новых партах, зашла к Ознобишиным. Вера Васильевна поила гостью чаем. Ей хотелось ее угостить, даже подала остатки варенья, сваренные на меду вишни, которое подавалось только по самым торжественным поводам.

Вера Васильевна мельком взглянула на сына:

- Тебе налить?

- Пожалуйста...

Он и за чаем не отрывал глаз от "Манифеста".

- Что ты какой-то странный? - спросила Вера Васильевна, обратив на него внимание.

Он поднял голову.

- Я вступаю в партию, - сказал он.

- Что-о?!

Дрогнувшая рука Веры Васильевны расплескала чай.

- Слава, это же невозможно... - Она не могла скрыть волнения. - Вы извините меня, - извинилась она перед Ольгой Павловной. - Но это слишком серьезно...

Некоторое время все трое молчали. Ольга Павловна помешивала ложечкой варенье, Слава смотрел в книгу, а Вера Васильевна на сына...

И все-таки она не выдержала:

- Нет, нет, - быстро заговорила она. - Я не хочу, чтобы ты занимался политикой, это не профессия для интеллигентного человека... - В той среде, в которой она выросла, ей приходилось встречать политиков, среди них были такие, которые достигли чуть ли не министерских постов, и такие, которых посылали на каторгу. Ей не нравились ни те, ни другие. Своему сыну она не хотела такой судьбы. Она достаточно повидала людей, ушедших в политику, бесчестные становились подлыми, честные - несчастными... - Я запрещаю тебе вступать в партию. Я поговорю со Степаном Кузьмичом, это он тебя совращает. Честность и политика несовместимы...

Она не смотрела на сына. Смотрела куда-то в глубь себя.

- Что же ты мне скажешь? - боязливо спросила Вера Васильевна. - Ну что, что?

- А вот что! - Он вдруг поднялся и побежал прочь из комнаты.

Вера Васильевна растерянно обернулась к гостье:

- Ольга Павловна, извините...

- Ничего, ничего, - негромко и задорно ответила та, поднося к губам чашку. - Мужчина! Когда корабль моего брата шел ко дну, не было силы, которая бы заставила его сойти с капитанского мостика.

- Нет силы... Разве легко, когда кто-нибудь из твоих близких идет ко дну?

Судьба старшего сына вызывает у Веры Васильевны вечные опасения. Не то что она меньше любит Петю, но Петя яснее, проще. Гораздо положительнее Славушки. Он всегда держался и будет держаться дома. А Славушка все куда-то рвется, к чему-то стремится...

Она посмотрела в окно. Позвать? Нет, не догнать, не воротить...

За окном пылил летний дождичек, он не омрачал день, даже веселил, даже поднимал настроение.

"Вот бы сейчас по грибы", - подумал Славушка... Но это не Подмосковье поля, поля, начало бесконечных степных пространств, никаких здесь ни грибов, ни лесов... И вообще ему не до грибов. Надо быть посерьезнее, он идет на партийное собрание, партийное...

Необычное оставляет нас равнодушными, а заурядное изумляет! Произойди посреди Успенского извержение вулкана, Славушка меньше удивился бы...

Славушку остановил в сенях Павел Федорович:

- Слыхал, собираешься в партию?

И этот туда же. Ему-то какое дело? Он мне никто, никто и пусть не учит предусмотрительности, все равно ничего не повернуть...

- Да, - сказал Славушка. - Что дальше?

- Молодец! - неожиданно произнес Павел Федорович. - Так и надо, парень ты дальновидный, оказывается...

Оказывается, он одобряет!

- Иди, иди, не задерживаю, - продолжал Павел Федорович. - Наперед извиняюсь, не понимал тебя, смотришь в корень...

Точно оплевал. Слава богу, посыпал дождь, веселый, легкий, солнечный, как бы обмыл после этих слов. И вот он сидит в волкомоле и слушает отчет Данилочкина о работе волземотдела.

Но все это мимо, мимо, о сельхозинвентаре, о выпасах, о предупреждении эпизоотии, стыдно, но мимо, сейчас будут спрашивать его, что он скажет?

Степан Кузьмич обычен, неужели не понимает, не чувствует...

- В текущих делах два заявления: Перьковой Анны Ивановны, критовской учительницы, и Славушки... Ознобишина Вячеслава... - Быстров улыбается... Николаевича... - Сует руку за пазуху. - Да где же они? - Ищет и не находит. - Куда же запропастились? Ну, вы мне поверите, заявления были...

- Без заявлений нельзя, - твердо говорит Семин.

- Но ведь были... Да и Ознобишин здесь лично присутствует!

Семин нехотя соглашается:

- Его еще можно обсудить...

- А кто рекомендует?

- Еремеев и я...

Данилочкин почесывает затылок. Чудной мужик, с большой хитрецой и в то же время правдолюбец. С ним было так: напился как-то в Журавце на чьей-то свадьбе, а потом явился на заседание волкома и говорит: "Прошу вынести партийное взыскание, недостойно вел..."

- Надо докладывать? - спрашивает Быстров.

- Чего там! - Данилочкин машет рукой. - Знаем как облупленного. Впрочем, у меня вопрос. Товарищ Ознобишин, ответьте: живете вы в буржуазном окружении, Астаховы нам не друзья, как надо с ними поступить?