"Мессершмитты" над Сицилией. - Йоханнес Штейнхоф

— «Эриче» — «Одиссею-один», сейчас «мебельные фургоны» прямо к северу от аэродрома, высота 3000 метров. Вам лучше продолжать двигаться вперед.

— Сообщение получено.

К этому времени мы уже видели грязные пятна разрывов зенитных снарядов и перед ними бомбардировщики, летящие в сомкнутом строю. Они появились с севера над горами и в любой момент могли начать открывать створки своих бомболюков. Мой альтиметр показывал 4000 метров. «Вам лучше продолжать двигаться вперед», — сказали мне. Что я, конечно, и выполнил, спеша к новому столкновению с нашими старыми знакомыми по Северной Африке. Где были истребители? Пока я еще не видел ни одного из них. Зенитчики стреляли великолепно. Их снаряды разрывались точно среди «мародеров», вынуждая их снова и снова менять курс.

Один из больших самолетов опустил крыло и в течение нескольких секунд скользил внутри боевого порядка — совершенно противоестественный маневр. Внезапно он зацепил другой самолет в звене, и обе машины, превратившись в один клубок металла, понеслись вниз. И вдруг над ними показались два парашюта, спокойно плывущие в воздухе.

И тут я увидел прямо перед собой на том же курсе истребители. Это были «Тандерболты» с большими радиальными двигателями, летевшие значительно выше разрывов зенитных снарядов.

Почти автоматически я перевел гашетку стрельбы в верхней части ручки управления в положение «огонь». Когда я был уверен в том, что мне придется стрелять, я неизменно делал это заранее. И опять горький вкус появился у меня во рту.

Как только я обстрелял истребители из пушек, их боевой порядок нарушился. Я застал их врасплох. Ведущий звена сделал переворот через крыло и перешел в эффектное пике. Однако я не попал в него; черный дым, появившийся из его выхлопных труб, свидетельствовал о том, что двигатель работал на форсаже. Мчась за ним к земле, я сумел удержаться на дистанции огня и стрелял через короткие интервалы. Где было мое звено, я не знал; несомненно, пилоты вели бой в другом месте. Теперь мы шли очень низко и, перепрыгивая через деревья и здания, приближались к побережью, затем внезапно оказались над морем, всего в нескольких метрах над поверхностью воды. Я мчался в направлении Пантеллерии, имея небольшой запас топлива, но лихорадка преследования вновь овладела мной. Я был быстрее американца и продолжал приближаться к нему.

Если бы он повернул голову, то уперся бы взглядом прямо в капот моего двигателя. Я израсходовал весь боекомплект пушек, но все же не собирался вести огонь из пулеметов, потому что было очень легко ошибиться в бою между истребителями. Американец мог развернуться и заставить меня вступить в маневренный бой. У меня не было для этого достаточно топлива, но он не знал об этом. Следовательно, пытался уйти, полагаясь на свой мощный двигатель. Внезапно, действуя инстинктивно, вне любого сознательного решения, я убрал газ и начал пологий разворот к земле. Я поставил гашетку стрельбы на предохранитель, нажал на кнопку слева в задней части прицела, чтобы погасить его светящееся перекрестие, и открыл заслонки радиатора.

Несколько минут спустя я увидел аэродром. В голове у меня не было никаких мыслей, и я поддерживал высоту и управлял почти автоматически. Мне пришлось выполнить два круга прежде, чем я обнаружил между бомбовыми воронками узкую посадочную полосу и решил садиться. Едва я коснулся земли, двигатель яростно закашлялся и заглох. Я вернулся на последних каплях бензина. Аэродром выглядел мертвым и покинутым, как будто эскадра уже оставила его. Внезапно я понял, что конец наступил.

* * *

Вторую половину дня я провел вместе с Кегелем, принимая меры для отхода остатков эскадры из Трапани. Наши активы были жалкими. Немногие запасы были теперь истощены, и со вчерашнего дня мы не имели никаких поставок горючего или боеприпасов. Все, чем мы еще обладали, надо было расходовать экономно, так чтобы у нас имелось достаточно пригодных самолетов, когда они должны будут вылететь в свое последнее путешествие на материк. Что касается сухопутного переезда в Мессину, перспективы были достаточно благоприятны, потому что шоссе вдоль северного побережья, вероятно, останется незанятым противником до самого конца.

На закате мы, как обычно, поехали на гору. Когда достигли места, где дорога поворачивала к деревне Эриче, я жестом велел Кегелю остановиться. Он с удивлением посмотрел на меня.

— Нам лучше посмотреть на Трапани, возможно, в последний раз. А затем мы поедем и проведем оставшееся время дня с командиром итальянской группы.

Он поехал по пыльной дороге, зигзагом уходящей вверх, и остановился перед Порта Трапани.

В этом месте, у скалистой вершины, дорога делала широкий поворот. Стена массивных камней образовывала парапет, на котором в этот час собралось большое число людей, чтобы насладиться великолепным видом. Из бельэтажа этого роскошного амфитеатра зрители могли наблюдать за трагическими событиями, происходившими внизу. Они не были непосредственно вовлечены в них, потому что это маленькое орлиное гнездо не имело никакого стратегического значения, и находились здесь в относительной безопасности. Тем не менее, процесс, которому они являлись свидетелями, был историческим. Руины разбомбленного аэродрома символизировали не только конец немецкого присутствия, но и постепенное разрушение их родины. Ясно, что союзники старались ограничиваться атаками только военных целей и лишь в недавних налетах на Мессину отошли от этого принципа. Здесь, в Трапани, были единичные случаи, когда их бомбы опустошали деревни или кварталы города, примыкавшие к аэродрому, это происходило лишь в том случае, когда наши истребители или интенсивный огонь зенитной артиллерии сбивали их прицел.

Многие жители Трапани нашли убежище в маленьком горном селении. Теперь прохладным вечером они вышли из зданий вместе с детьми всех возрастов, чтобы подышать воздухом, и на узких дорожках царило оживление. Люди стояли группами, разговаривая и жестикулируя, но происходило это не так, как обычно. Они более или менее привыкли к войне в воздухе и быстро возвращались к своим обычным занятиям, несмотря на постоянную угрозу налетов. Однако теперь в их разговорах отражалась возраставшая напряженность, на их лицах ясно читалась тревога. Они ощущали, что назревают изменения, переход к новому положению вещей. И предстоящие дни, в которые это должно случиться, были полны угрозы. Судьба их зданий, деревень и фактически всего острова достигла переломного момента. Их город должен был стать полем битвы. Окажутся ли победители гуманны? Наступят ли, наконец, мир и покой? Слухи стремительно распространялись среди этих непостоянных людей, всегда готовых поверить в самое невероятное, если это было достаточно убедительно им представлено. Когда мы пошли вниз по дорожке, разговоры стихли. Одни смотрели на нас враждебно, другие поворачивались спиной, но главным образом на лицах читался бесстрастный фатализм.