Апостол Сергей: Повесть о Сергее Муравьеве-Апостоле - Натан Эйдельман

Вопросы Борисова 2-го произвели страшное действие на Бестужева-Рюмина; негодование изобразилось во всех чертах его лица.

— Как можете вы меня об этом спрашивать! — вскричал он с сверкающими глазами. — Мы, которые убьем некоторым образом законного государя, потерпим ли власть похитителей?! Никогда! Никогда!

— Это правда, — сказал Борисов 2-й с притворным хладнокровием и с улыбкою сомнения, — но Юлий Цезарь был убит среди Рима, пораженного его величием и славою, а над убийцами, над пламенными патриотами восторжествовал малодушный Октавий, юноша 18-ти лет.

Борисов хотел продолжать, но был прерван другими вопросами, сделанными Бестужеву, о предметах вовсе незначительных».

Февраль 1826 года. Москва звонит во все колокола. Три революционных корпуса шествуют по городу. Взятие Москвы решает дело. Несколько испуганных московских сенаторов вместе с командирами восставших отрядов подписывают в Кремле манифест о временном правлении. Константин под арестом в Польше, судьба его неизвестна. Восставшим не нужен слишком самостоятельный монарх: «Царствующую фамилию всю посадить на корабли и отослать в чужие края в случае введения республиканского правления; а если бы принято было монархическое представительное, тогда оставить Александра Николаевича (семилетнего сына Николая, будущего Александра II), объявить императором и объявить регенцию».

Однако Николай с сыном и другими членами фамилии, узнав о вступлении Муравьева с Бестужевым-Рюминым в Москву, садятся на корабль, ночью пришедший по Неве ко дворцу. На корабль доставлена из крепости казна; опасаясь революционных моряков, корабль выходит в море под английским флагом и берет курс на Германию.

Теперь в стране только один член императорской фамилии — больная, усталая Елизавета Алексеевна, вдова Александра I, находящаяся в Таганроге, у гроба мужа. В Москве ее провозглашают императрицей, посланцы армии несутся в Таганрог, где она подпишет любые бумаги.

Жить ей недолго, после смерти же — ничто не препятствует республике.

Ворота Петропавловской крепости распахнуты. Пестель, Рылеев, Батеньков, Волконский, Михаил Орлов, Краснокутский и некоторые другие арестанты, занимавшие прежде важные военные и гражданские посты, выходят на волю и появляются на заседаниях Сената и Совета.

Поэт Пушкин тихонько выезжает из Михайловского и через денек попадает в объятия Пущина и Кюхельбекера. «Ты наш! Ты наш!»

Сергей Муравьев и Михаил Бестужев всегда и беспрестанно толковали о пользе революции, о конституции «и о том, что нет сомнения, что в России все пойдет хорошо».

Февраль — март незабываемого, 1826 года.

Временная власть в Петербурге, опирающаяся на гвардию, ведет переговоры с московским и киевским лагерями. «Законодательная власть — собранию депутатов, избранных народом. Исполнительная власть — Директории, состоящей из пяти членов».

В первом составе Директории от тайных обществ — Пестель и Михаил Орлов, от Сената и Государственного совета — Сперанский, Мордвинов, Иван Муравьев-Апостол. Сергей Муравьев возглавляет гвардию, Бестужев-Рюмин — московский генерал-губернатор, Соединенные славяне — во главе дивизий и корпусов. Позже Директория расширится: прибудут генерал Ермолов, Трощинский, Никита Петрович Панин. «Директория (или Председатель) избиралась Собранием Законодательным, как представляющим Народ. — Собственная выгода же была сего собрания, чтоб Директория была наполнена людьми души возвышенной, а способности сверхобыкновенной, ибо тогда только издаваемые законы могут показаться во всем блеске и возбудить благодарность и удивление в Народе». Пестель и его единомышленники находят, что нужны суровые временные правила, не допускающие различных партий и междоусобиц. Но все сильнее голоса в пользу полнейшей свободы и за то, что уголовные законы должны быть «немедленно смягчены, против всех доныне существующих и приноровлены, к правам и образу 19-го века (ибо Бентам говорит, что где законы мягкие, там и нравы смягчаются, где же они жестокие, там и нравы ожесточаются)».

Бестужев-Рюмин: «Пруссия ожидает только восстания России… Порывы всех народов удерживает русская армия — коль скоро она провозгласит свободу — все народы восторжествуют. Великое дело свершится, и нас провозгласят героями века».

Смерть Елизаветы Алексеевны. Временное правление под напором армии, особенно тех частей, где командуют Соединенные славяне, объявляет республику. Меж тем крестьянская революция разгорается, крестьяне берут землю до издания окончательных законов. Раскол среди победителей — дать простор крестьянским требованиям или не допускать пугачевщины? В черноземных губерниях столкновения войск с мужиками.

Монархические заговоры в столицах. Польские послы в Петербурге требуют Левобережную Украину, Белоруссию, Литву. Отношения осложняются, особенно после того, как Михаил Лунин с безумной дерзостью увозит с варшавской гауптвахты Константина, сажает его на первый попавшийся корабль, идущий на Запад, а сам отправляется к своим, в Петербург. Однако в конце концов заключается союз о совместных действиях против Пруссии и Австрии для освобождения захваченных ими польских земель.

Некоторые члены Временного правления считают, что лозунг «Мобилизация, отечество в опасности» — лучшее противоядие против внутренней смуты.

В центре и на местах членов Общества пытаются оттереть вчерашние чиновники, присягнувшие новой власти.

Романовы действуют из-за границы. Споры о немедленных выборах или диктатуре армии.

Революция в России…

Призраки новой Вандеи, нового террора, нового Бонапарта, старых героев Плутарха: «Опасались, как бы Дион, свалив Дионисия, не оставил власть за собою, обманув сограждан каким-нибудь безобидным, несхожим со словом „тирания“ названием».

Такова «История России и планеты в конце 1820-х годов», и Сергей Муравьев, Бестужев-Рюмин, Пестель — старше на несколько лет, и…

Сбылись, мой друг, пророчестваПылкой юности моей…

Все будет — и кровь, и радость, и свобода, и террор, и то, чего ожидали, а затем — чего совсем не ждали. Но что бы ни случилось, происходит нечто необратимое.

Кто восстановит отмененное крепостное право!

А конституция? Рафаэля Риего опоили опиумом, повесили, начался грязный террор, Фердинанд VII почти самодержец. И все же «почти»! Разве можно совсем разогнать кортесы, парламент?

«Происшествия 1812, 13, 14 и 15 годов, равно как предшествовавших и последовавших времен показали столько престолов низверженных, столько других постановленных, столько царей изгнанных, столько возвратившихся или призванных и столько опять изгнанных, столько революций совершенных, столько переворотов произведенных…»