Василий III - Александр Филюшкин

Вслед за этим исповедник начинал спрашивать, имел ли прихожанин половые сношения с родственниками, очень подробно перечисляя всю родню от братьев и сестер до родителей и их родственников. Следующим согрешением считалась связь с женой, «как с мужчиной» (анальный и оральный секс). Причем если жене нравилось, наказание было втрое большим (три года епитимьи против одного года, если муж заставил жену). Такой же запрет и такая же система наказаний (троекратного в случае, если женщине нравился этот вид половой связи) касались позиции «женщина сверху».

Видимо, здесь играли роль определенные гендерные стереотипы: мужчина не должен занимать даже в сексуальных позах подчиненное положение, а всегда обязан доминировать. Что же касается запретов на оральный, анальный секс, мастурбацию, гомосексуализм, то они запрещались, так как отрицался любой вид сексуальной связи, ставящий своей целью греховное ублажение плоти, но не деторождение. Можно было только с женой, только в разрешенные церковью дни и только для зачатия ребенка. Все остальное являлось грехом. Даже «…язык в рот втыкать жене» и просто спать голым.

Нельзя было иметь половую связь в субботу вечером и в святые праздники, в среду и пятницу. Не подобало кусать и хватать женщин и мужчин за груди и половые органы. Церковному наказанию подлежал также человек, не умывшийся после сношения и грязными руками берущий еду и питье. Половым преступлением считалось наступить кому-то на ногу (видимо, форма заигрывания в той же церкви между прихожанами и прихожанками, стоявшими толпой во время службы). Сюда же относилось подмигивание. Грехом было посещение «сонмища», где собирались «блудные бабы», причем не важно, было ли результативным это посещение. Запрещалось иметь половую связь с пьяной собственной женой, надо было подождать, пока она протрезвеет. Особо запрещались половые связи с иноверцами.

Развод был разрешен, но за второй брак прихожанин уже нес церковное наказание, а в случае третьего брака он нес пятилетнюю епитимью, причем ему запрещалось во время службы заходить в храм, он должен был стоять «у церкви»[130].

В XVI веке выделяются также отдельные списки «Вопросов вельможам». Судя по формулировке первого вопроса («Не изменил ли еси государю великому князю…»), некоторые можно отнести к правлению Василия III, потому что здесь еще не фигурирует царский титул. Вельможу спрашивали, не изменял ли он государю и не умышлял ли подобной измены через клятву верности — крестное целование; не морил ли свою челядь «ранами великими, наготою и босотою», не доводил ли своих «рабов» и подчиненных до самоубийства; не судил ли неправедно и не брал ли «мзды»[131].

Насколько данные тексты могут характеризовать нравы российского населения в первой половине XVI века? Думается, что вполне могут, хотя и с известными оговорками. Понятно, что если вопросы задавались, то, значит, имелись прецеденты — спрашивали только о том, что в принципе могло быть. Для средневековья характерно повышенное, болезненное, обостренное внимание к проблеме телесного греха — и именно ему посвящены самые подробные разделы вопросников.

Другое дело, что некоторые вопросы не стоит абсолютизировать и распространять на все общество. Ведь что такое вопросник в чину исповеди? Это рабочий экземпляр, написанный каким-то священником в качестве пособия для себя и своего круга. Несмотря на общепринятую основу — Чин Иоанна Постника — текст очень сильно варьировался. Его правили в соответствии с собственными представлениями, а также имевшими место прецедентами. Нередко происходила путаница. И поэтому в одних текстах считалось грехом мочиться на восток, а в других — на запад… Ко многим пунктам надо относиться с осторожностью и не отождествлять сексуальные фобии конкретного попа с типичными особенностями половой жизни россиян XVI века.

Можно ли как-то увязать эти тексты с нравственным обликом Василия III? Вопрос довольно сложный. С одной стороны, кажется нелепым, чтобы государя спрашивали, мочился ли он в молоко с целью потом им кого-нибудь напоить. С другой — из истории взаимоотношений сына Василия III, Ивана Грозного, со священником придворного Благовещенского собора Сильвестром мы знаем, что духовные лица в своем контроле могли быть очень дотошными. Иван IV жаловался, что от него требовали отчета во всем: что он ест, как он спит, что делает с женой и прочее, «до малейших и худейших». Терпение царя в конце концов лопнуло, и Сильвестр закончил свои дни в ссылке в Кирилло-Белозерском монастыре. Но этот сюжет подтверждает, что священники особо не стеснялись вмешиваться в интимную жизнь даже таких суровых правителей, как Иван Васильевич Грозный.

Существовал ли особый чин исповеди для государей? Да, но появляется он довольно поздно, в первой трети XVII века, и выглядит достаточно официозно. А список помещенных в нем вопросов — это просто какая-то летопись прегрешений русских монархов от Василия III до Василия Шуйского (1606–1610). Царей спрашивали, сколько раз они разводились и меняли жен (Василий III и Иван IV), не постригали ли свою жену в монастырь (они же), не захватывали ли престол насилием и неправдою (Борис Годунов, Лжедмитрий), не казнили ли кого неповинного (тут можно перечислить всех монархов XVI века, исключая разве что слабоумного Федора Ивановича), не нарушали ли они международных договоров (все нарушали), не обижали ли церковь (все обижали) и т. д.[132] То есть перед нами явно какая-то парадно-официозная декларация, которая мало может помочь нашей книге.

Нам представляется, что в эпоху Василия III только происходило становление особого социального статуса великого князя и государя всея Руси. И он исповедовался по общему чину. Если в чинах исповеди XIV–XV веков еще содержатся упоминания о князе, что подтверждает применимость этих вопросников к исповеди власть предержащих, то что такого должно было случиться в начале XVI века для изобретения особого, «деликатного» чина исповеди для великого князя московского и всея Руси? Думается, здесь все зависело от персоналий. Понятно, что духовниками Василия III могли стать только умные священнослужители, знавшие, когда и что можно и нужно сказать. Что, впрочем, не отменяет рисуемого в исповедальных вопросниках общего фона нравов эпохи.

Глава пятая

«Един правый государь всея Руси»

Как московский орел вырывал когтями псковскую независимость. Гибель Псковской республики 1510 года

Когда мы говорим о русских землях в средневековье, надо помнить, что вплоть до их объединения в единое Российское государство степень различия между ними иной раз была довольно велика. Разными были и внешнеполитические, и экономические ориентиры. Обращая внимание на экономики Северо-Западного региона — Новгородской и Псковской земли, — мы видим, что в XIV–XV веках они были теснейшим образом связаны с Прибалтикой. Если пользоваться терминологией знаменитого французского историка Фернана Броделя, треугольник «Новгород — Псков — Ливония» составлял в каком-то смысле особый «мир-экономику»[133]. Ливония была посредником в новгородско-псковской торговле с Европой, посредником необходимым, поскольку собственные возможности для морской торговли были ограничены. У русских имелись торговые корабли, но они плавали в основном по рекам и в акватории Финского залива. Дальние, заморские торговые экспедиции были редкостью. Чаще всего русские купцы с товаром добирались до Европы сушей через Великое княжество Литовское.