К причалу - Александра Марковна Тверитинова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Быстро наступило лето, — лето тысяча девятьсот тридцать седьмого, самое необыкновенное лето в моей жизни. В Париже открылась Международная выставка.
Каждый день какая-нибудь страна открывала свой павильон. Мы ждали, когда откроется советский.
В тот день мы поехали на выставку рано. Ждали в толпе около дверей советского павильона, и, когда двери открылись, мощным потоком нас внесло в зал.
— Ага, вот она, шестая часть земли с названьем кратким — Русь, — сказал Вадим.
На стене висела огромная карта СССР. Она была составлена сплошь из драгоценных камней, сложенных наподобие мозаики. Здесь были нежно-голубые топазы, изумруды, яшма, золотистый хрусталь, горный дымчатый, рубины огромных размеров — неиссякаемое богатство уральских недр. Рубиновые звезды обозначали столицы советских республик, аквамариновая лента — Северный морской путь. Нефтеносные районы, угольные, рудные бассейны были выложены из агата и яшмы.
В толпе тут и там слышно: «Россия ушла на сто лет вперед!..» — «А ведь только двадцать лет, как существует!..»
Мы встретились глазами с Вадимом. Глаза Вадима улыбались.
— Пойдем походим? — сказал он. — Потом еще вернемся.
— Может быть, схлынет немножко, — сказала я.
Кивком Вадим показал в сторону входа — сплошные потоки людей.
Мы переходим вместе с толпой из зала в зал, разглядываем большие фотографии новых домов, новых заводов, фабрик, шахт, школ, больниц, университетов, новых улиц в старых городах, новых городов в тайге. Магнитогорск, Уралмаш, Челябинск, новые нефтяные районы, железные дороги в пустынях, полет в стратосферу, прокладка Северного морского пути, челюскинская эпопея, полярная экспедиция на дрейфующей льдине, беспосадочный полет в Америку, парад физкультурников на Красной площади, девушки-парашютистки, макеты новых заводов, макеты театральных постановок, книги, книги, книги... Огромный глобус, и на нем — место высадки полярников, Северный полюс, морские станции... Документы жизни, насыщенной трудом, трудом и трудом.
Вадим застрял около модели какого-то сложного станка. Я отошла в сторонку, ожидая его. Я видела, как люди останавливались около этой модели, обращались к Вадиму, очевидно принимая его за сотрудника павильона, и Вадим с готовностью им что-то показывал и объяснял.
Был уже вечер, когда мы возвращались домой. Метро было переполнено, и мы решили пропустить один поезд и сели на скамейку. Поезд ушел, и перрон опустел. Поодаль стоял молодой человек, который тоже не поехал. Вадим раскрыл «Пари суар», а я от нечего делать стала наблюдать за молодым человеком. Мне показалось, что он следит за нами. И даже вот не уехал почему-то.
На платформе опять собралась толпа. С глухим грохотом вынырнул из туннеля поезд, и люди бросились к вагонам. Минута — двери с треском захлопнулись, и платформа опять опустела. А молодой человек снова не уехал и теперь уже не спускал глаз с Вадима.
Я встревожилась, хотя на шпика он похож не был. Не был он похож и на француза, лицо — скорее русское. Что-то в нем даже напоминало Вадима.
Но что такое? Идет к нам!
— Вадим — ты?
Вадим вскинул голову. Смотрит. Вскочил:
— Федя!
Обнялись, вглядываются друг в друга.
— Вадька, черт! Живой... Я думал, тебя уже и нет! — И опять обнимаются.
Я гляжу на них. Господи боже мой — Федя! Тот самый Федя! Я так много знаю о нем. Вадима школьный товарищ, друг, однополчанин.
Вадим обнял меня одной рукой за плечи:
— Моя жена — Марина.
— Вот как! — сказал Федя и протянул мне руку.
— А я вас давно знаю, Вадим рассказывал.
— Федя, как в Париже-то оказался?
— Командировка. На выставку. Завтра возвращаюсь в Москву.
— Ага — архитектор?
— Скульптор... Вадька, как же я тебя, дьявола, разыскивал, куда только не обращался...
— Да что же мы тут стоим! Поехали к нам, — говорит Вадим.
Федя почему-то заколебался.
— Да ну, Федька! — Глаза Вадима смотрят весело.
— Пошли! — сказал вдруг Федя решительно.
* * *
— А куда выходит это окно? — Федя перегнулся через оконный балкончик и заглянул в переулок. Там только что зажглись фонари, жидкие и тусклые.
Мы с Вадимом собирали на стол. Достали из шкафа всё, что у нас было.
На зеленоватой толще стеклянного столика у меня уже красуются розовые рюмки «под хрусталь» и только что вошедшие в моду майоликовые тарелочки, чашечки, блюдечки, — всё розовое, дешевое, и всё — стильное. И я бегаю и тащу из кухни еще и еще.
— Вадим, а у нас — мартель! Мы и забыли!..
— Тащи, Маришка, всё тащи.
Федя ходил по квартире, рассматривал, заглядывал в стенные шкафы, открывал всякие дверцы, зашел в ванную:
— Ребята, что это? Счетчики? Неужели на воду?
— Да, и не только на горячую, — прокричал ему из комнаты Вадим, — а и на холодную!
— Чудеса, честное слово.
— И телефон, за каждый звонок плати.
— А в России как? — спросила я.
— В России, Марина, за двадцать пять целковых в месяц целый день могу доклады по телефону читать. — Федя распахнул окно и высунулся за оконную решетку.
— Федя! — позвал Вадим. — Да брось ты там парижские крыши рассматривать. Иди сюда, садись.
— Чудо-город, — сказал Федя, входя в комнату.
Федя сидел, отвалившись в кресле, и смотрел на Вадима с какой-то суровой ласковостью, как старший брат, хотя я знала, что они однолетки.
— Вот черт! Сколько ж тебе было тогда? Лет семнадцать?
— Почти, — сказал Вадим. — Да столько же, сколько и тебе.
— И куда же тебя, дьявола, забросило! Мы в те дни все тылы у белых обшарили — как в воду канул парень, Ну, давай рассказывай.
— Да что́ уж теперь. Дела далекие. Минувшие.
Вадим замолк. О чем-то думал.
— Ну, ну, — сказал Федя, — давай.
Вадим рассказывал. Медленно, спокойно, рассказывал всё. Я знала — очень волнуется. Я понимала, что значит для Вадима встреча с Федей.
Федя слушал молча, вертел на
