Ловкачи - Александр Дмитриевич Апраксин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Я согласен, – сказал присяжный поверенный, – и я даже полагаю, что до иных условий у нас дело не дойдет, ибо не такое это общество, чтобы до суда доходить. Им, напротив, быстрая уплата страховой суммы делает колоссальную рекламу, а всякое судебное разбирательство вызывает недоверие к ним, все будут бояться к ним идти, как бы потом судиться не пришлось. Ваше же дело совершенно чистое. Потрудитесь съездить написать доверенность на мое имя с обозначением всего требуемого – мне, я вижу, вас учить не приходится, – а условьице мы с вами и домашнее набросаем насчет моей тысячи рублей.
– Прекрасно.
Хмуров уже встал, собираясь уходить, как господин Свербеев остановил его вопросом:
– А сами вы чем изволите заниматься? Знаете ли, могут все-таки поинтересоваться в обществе.
Хмуров вспомнил остроумный ответ Пузырева на тот же вопрос и, не моргнув глазом, сказал:
– Науками.
Опытный Свербеев взглянул на него испытующе и потом вдруг улыбнулся, но далее говорить об этом не стал. Он сам проводил его до передней и на прощанье только повторил:
– Привозите же доверенность сегодня и, кстати, все письма умершего оставьте у меня: я на досуге их прочитаю.
XXXII. Быстрым ходом
Хмурову предстояли еще и другие хлопоты. Ему надо было заложить или продать ожерелье, купленное в Варшаве у Сарры на вексель.
Но сперва он направился к нотариусу и у него написал требуемую доверенность на имя присяжного поверенного Петра Косьмича Свербеева, свез ее по назначению, подписал там составленный договор и тогда уже направился по кассам ссуд и частным обществам для заклада движимостей с целью посмотреть, где больше дадут?
В одном учреждении ему предложили тысячу двести рублей, но он не согласился, требуя непременно полторы тысячи; в других во всех давали и того меньше, уверяя, будто бы теперь вообще бриллианты подешевели, а эти желтоваты и не совсем чистой воды.
Раздраженный, он уже готовился вернуться в ту первую кассу, где ему была предложена наибольшая сумма, но дорогою его взор поразила вывеска, которую он ранее не замечал.
Тотчас же остановил он извозчика и вошел по указанию надписей по лестнице во второй этаж.
Дверь была заперта, но он позвонил, и ему приотворили, не спуская, однако, двери с цепи. Хриплый мужской голос спросил:
– Кто это?
– Я по делу. Чего вы убоитесь? Я продаю бриллианты; вот, посмотрите.
И действительно, Хмуров вынул из бокового кармана длинный плоский футляр светло-голубого бархата, раскрыл его слегка, но достаточно, чтобы нить бриллиантов ярко сверкнула.
– Войдите, – сказал голос.
Цепь отстегнулась, и Хмуров был пропущен в прихожую. Но личность, пропустившая его, еще оставалась у двери и что-то возилась с замком. Наконец, когда ключ два раза щелкнул, человек этот прошел вперед и тогда только, при свете, врывавшемся в эту часть передней, мог Хмуров разглядеть его.
То был человек уже пожилой, лет за пятьдесят, с виду угрюмый, несколько сгорбленный, но с живыми глазами, зорко высматривавшими из-за очков.
Они оба вошли в соседнюю комнату, над дверью которой была надпись:
КОНТОРА
Здесь все походило скорее на обыкновенный ювелирный магазин: те же прилавки со стеклами хранили множество раскрытых футляров со всякими прелестями, в стороне же стояло два больших несгораемых шкафа.
Старик хозяин прошел стороною за прилавок и, очутившись вскоре лицом к лицу с клиентом, спросил его в упор:
– Покажите, что продаете?
– Ожерелье бриллиантовое, – ответил Иван Александрович самым простым и естественным тоном. – Хорошие камни, хотя и не из старых, но для нынешних бриллиантов хоть куда.
Покупатель вскинул сперва взгляд на говорившего, и видно было, речь его понравилась ему: лицо его стало любезнее. Потом он взял вещь в руки и принялся внимательно ее разглядывать.
– Цена? – спросил он наконец.
– Вот видите ли, что я вам на это скажу, – ответил Хмуров. – Под залог этих бриллиантов мне предлагают в Газетном тысячу двести рублей. Этого мало, под них можно и больше дать, а главное – это меня не устраивает. Я решаюсь их продать, но говорю вам вперед, что торговаться не буду и, против назначенной цены, рубля не уступлю. Пожалуйте полторы тысячи – и дело с концом.
Скупщик снова пристально взглянул прямо в лицо продавцу. Снова отразилась на его губах улыбка, но все-таки, еще сразу не решая вопроса, он спросил:
– А с кем имею удовольствие?
– О, в этом отношении вы можете быть совершенно спокойны, – почти весело воскликнул Хмуров. – Я смело могу вам назваться и даже показать вам в удостоверение моей личности мой вид на жительство. Кроме того, конечно, я напишу вам расписку.
– А не дорого будет?
– Дешевле я, по моим личным соображениям, взять не могу.
– Что ж делать? Пишите расписку. Вот бумага, а вот и перо. Потому только покупаю, – добавил он, – что у меня вчера именно на такую цену спрашивали бриллиантовое колье.
Быстро набросал расписку о продаже Иван Александрович, но гораздо того дольше прочитывал ее скупщик. Потом он положил ее в сторону и снова стал разглядывать камень за камнем, приближая ожерелье чуть не к самым очкам своим. Наконец он проговорил, как бы про себя:
– Тут я немного наживу.
Но все ж таки он потащил покупку к одному из несгораемых шкафов, спрятал там, потом направился к другому и долго в нем рылся. Хмурову ясно был слышен шелест кредиток, и в конце концов он дождался своих денег.
Провожая его, скупщик все-таки любезно предложил:
– Коли случай будет, заезжайте. И продать, и купить, и поменять – все можем.
– Непременно, до свиданья.
Хмуров был доволен своей операцией, но все-таки решился и с деньгами сколь возможно скромнее проводить время.
В утешение себе он говорил: «Остается мне только предположить, что я в пути, на море, допустим, и мне действительно некуда деваться. Что бы я делал? Читал, знакомился бы с другими пассажирами. Прекрасно. В меблированных комнатах нет пассажиров, но зато есть постояльцы и должны быть даже постоялицы. Скучающие постоялицы! Что может быть лучше. Мы доставим, друг другу взаимно, хоть какое-либо развлечение, а пока что не мешает все-таки в книжный магазин заехать и приобрести на всякий случай что-нибудь легонькое, пикантное, французское. Французы в этом отношении свою литературу до удивительных откровенностей довели».
Так рассуждал Иван Александрович, вообще не умевший смотреть на жизнь иначе как с развлекательной стороны.
Но в немудреных и небогатых номерах, где он остановился, ничего и в этот вечер
