Тяжелые звезды - Анатолий Куликов

Я словно чувствовал это пространство, пронизываемое осторожными телефонными звонками, приватными переговорами, обещаниями поддержки. Все это так разительно отличалось от того мира, в котором жил и действовал я сам. В «моем» мире восемнадцатилетние солдаты, все вооружение которых составляли щиты и дубинки, строились в войсковые цепочки. В этом мире продрогшие от дождя офицеры проверяли посты, а верные долгу генералы размышляли о том, как избежать потерь среди личного состава и гражданского населения.

Возможно, нашу четкую позицию — защищать закон и порядок — кто-то назовет негибкой. Но она была честной по отношению к Родине и нашему народу.

Серьезную опасность представляло то, что у защитников Верховного Совета на руках было много оружия. Оно было у сотрудников милиции, работавших в департаменте охраны Белого дома, оно было у личных охранников Руцкого, Хасбулатова и иных вдохновителей смуты. Оно было просто складировано в Доме Советов и выдавалось людям, изъявившим желание противостоять законной власти до конца.

Речь шла о почти 2000 автоматах Калашникова, 4000 пистолетах Макарова, 30 пулеметах и 12 снайперских винтовках Драгунова. Мы знали, что часть этого оружия то раздавалась, то вновь возвращалась на хранение, однако каждая раздача имела один и тот же результат: несколько стволов пропадало бесследно. Некоторые сотрудники милиции из департамента охраны подробно информировали нас об этих манипуляциях с оружием и, в свою очередь, уверяли, что не повернут свое табельное оружие против коллег.

Они же брались вывести из строя часть оружия, находившегося на хранении, но полагаться на их слова было трудно. Благие намерения — это не реальные дела.

Нас не могло не беспокоить и то обстоятельство, что среди защитников Верховного Совета находились вполне квалифицированные военные, а часть — представляла собой людей, смыслом жизни которых была вооруженная борьба: боевики Русского национального единства (РНЕ), «ветераны Приднестровья», многочисленные авантюристы, нанюхавшиеся пороху по всему свету. У этих бойцов уже не было тормозов, а опыт, приобретенный в «горячих точках», был накоплен вполне серьезный. Во всяком случае только у РНЕ вокруг Белого дома действовало четыре подразделения по 80 человек в каждом. А 29 сентября их представитель Андрей Плешков в 22.15 заявил, что если к утру следующего дня не будет снята блокада Белого дома, то РНЕ перейдет к исполнению террористических актов.

Такие заявления нельзя было игнорировать. Тем более, что, по данным Государственного комитета РФ по чрезвычайным ситуациям, в районе Белого дома 29 сентября находились по меньшей мере три автомобиля, груженных взрывчаткой.

Время многое лечит. Поэтому я вовсе не удивился, когда в августе 1997 года мне позвонил Александр Руцкой, претендент на должность курского губернатора. В один из дней, когда я уже был министром, он позвонил в мою приемную, и я велел нас соединить. «А. С., — сказал он, — хочу в вами встретиться». Я ответил: «Давай подъезжай, проблемы никакой не вижу».

Подъехал. Встретились. Обнялись. Пока накоротке присели, он высказал просьбу: «Так в моей жизни получилось, что наелся я уже этой политики. Теперь не власти в Курской области хочу, а помочь землякам. Но меня по старой памяти стараются до них не допустить. Я даже Ельцину готов написать письмо, что федеральной власти мне не надо! Гарантирую, что ни на какой федеральный уровень не полезу. А вот в губернаторских выборах поучаствовать хочу и реально могу победить. Так что помоги мне донести эту мысль до президента и премьера».

Я честно ему ответил: «Александр, все, что от меня зависит — сделаю. Я искренне считаю, что лучше, если бы ты был губернатором, а не оппозиционером. Поэтому обязательно переговорю с Черномырдиным. Если надо — и с президентом. Пусть и у тебя на выборах будут равные с другими возможности». Руцкой расчувствовался: «Спасибо, — говорит, — больше мне ничего и не надо. Пусть только разрешат…»

Я гостеприимно предложил: «Ну что, пойдем, как однокашники, по рюмке выпьем?» Зашли в комнату отдыха, действительно — по рюмке одолели, и сам собой зашел разговор об октябрьских событиях. Хотелось мне до конца понять ту роль, которая была им сыграна. Все же не отпетый он был политикан, а боевой летчик. Герой Советского Союза.

Он честно признался, что многие его тогда и вправду «накручивали». Рассказывал: «Ты знаешь, сволочи… Были у меня, пили водку, говорили: «Саш, ты только скажи, мы тебя поддержим, мы с тобой!» Я покачал головой: «И ты поверил?»

И, думаю, очень крепко тогда он врос в эту вымышленную им роль «президента», хотя и не исключаю, что какие-то серьезные переговоры в ту пору у Александра были. Особенно странным мне кажется то, что он ни разу не поделился своими размышлениями со мной — командующим внутренними войсками, способными подавить мятеж даже самостоятельно.

Есть у меня такая способность — убеждать. Выслушав его аргументы, я скорее всего сумел бы его отговорить от поступков, в которых было так много авантюры и так мало смысла.

Но просьбу Александра Руцкого я выполнил: доложил подробно об этом разговоре председателю правительства Виктору Черномырдину. Реагировал он весьма сдержанно и высказал мнение, что выборы Руцкого курским губернатором вряд ли можно считать удачным вариантом. Но я продолжал зондировать почву и встретился с представителем президентской администрации Александром Казаковым. Он вполне разделил мою точку зрения, что лучше иметь Руцкого в союзниках, нежели в противниках. Не думаю, что наш разговор хоть как-то повлиял на исход победных для Руцкого выборов. Скорее всего сработала психология российского человека, всегда сочувственно относящегося к опальным. Руцкому всего лишь за три дня до выборов удалось зарегистрироваться в качестве кандидата в губернаторы, но и этих трех дней хватило, чтобы перевес оказался на его стороне.

Как-то и в разговоре с Ельциным всплыла тема Руцкого. И я не увидел в реакции президента прежнего ожесточения. Наоборот, он отнесся к информации заинтересованно, дал мне поручение переговорить с Руцким по одному из текущих дел.

Переодевшись в гражданскую одежду, я несколько раз и сам выезжал к Белому дому. Как военный человек, предусматривавший возможность его штурма, я хотел своими глазами увидеть и оценить обстановку. В августе 1991 года я находился в Нагорном Карабахе и не имел никакого отношения ни к защите Белого дома, ни к планам по его захвату. Однако публичные рассуждения некоторых генералов о том, что штурм Белого дома — не такое уж и трудное дело, читал, но не счел нужным верить на слово.