Захватчики из Центра - Брайан Стэблфорд

К сожалению, я опрометчиво развязал язык. Он подумал, что я над ним издеваюсь. Всегда опасно иронизировать с чужими расами, даже если чужаки вылитые неандертальцы. Либо они не понимают юмор, либо воспринимают его совершенно извращенно. Он все еще желал доказать, что его пытаются на чем-то обвести вокруг пальца, а я вообще считаю его идиотом. Кажется, в этот момент он ощутил ко мне такую же ненависть, как и Финн.

— Очень хорошо, — произнес он. — Вот ты первый и попробуешь.

Финн наигранно захохотал. Мне оставалось только развести руками.

— Почему бы просто не расстрелять меня? — поинтересовался я. Вся моя бравада ничего, кроме отчаяния, под собой не имела. Хотел бы я сейчас быть не в центре всеобщего внимания, а где-нибудь на второстепенных ролях, которые играл всегда. Но вокруг не оказалось никого, кто взялся бы исполнить сольную партию. Мирлина нет, а Сюзарма Лир, если и жива, то плавает в анабиозной ванной, пропуская самое веселое место в разыгрывающейся драме.

— Если ты сейчас не сядешь, — сказал блеклоглазый, — я пристрелю тебя на месте. Можешь быть уверен.

Ясно, что с меня он давно получил все, что хотел. Сейчас он уже не считал, что от меня может быть еще какая-то польза.

— Эх, семь бед — один ответ, — произнес я. — Все равно я уже считал себя трупом, когда ваши ублюдки взяли меня в последний раз. А все, что было с тех пор, — лишь оттяжка срока.

Разумеется, я не хотел доставлять ему удовольствия расстрелять меня, тем более что Джон Финн вызвался бы ему помогать. У Мирлина и Тульяра вид был вполне мирный, без всяких признаков предсмертных мучений. Я даже начал убеждать себя, что до конца не уверен, мертвы ли они. Если повезет, то я сяду в кресло, включу электронику, и ничего не произойдет. Вообще ничего.

Коротко посмотрел на Талию и Каллиопу. Ни одна из них не рванулась вперед, чтобы добровольно занять мое место, но на меня они смотрели с надеждой. Они тоже страстно желали, чтобы мне повезло.

На удачу я надеялся, удача ко мне и пришла. Разумеется, я не умер. «Разумеется» — это с вашей точки зрения, которая не совсем совпадает с моей, но то, что произошло, отнюдь не являлось провалом в никуда. Едва я сел, не успев оглядеться в поисках кнопки, как меня уже взяли в оборот. Машине для приведения в рабочее состояние моя помощь не требовалась: она была наготове и только ждала. Нейронные черви тут же стали ввинчиваться в плоть моей головы, ища активные точки, через которые можно было подсоединиться к центральной нервной системе. Впервые в жизни я был в сознании, когда со мной делали такие вещи, и это действо вызывало серии приливов и отливов тошноты в желудке. Ощущение, когда в тебя проникают подобным образом, — самое неприятное из испытанных мной, хотя совершенно безболезненное. Оно даже не щекотно.

Но то, что происходит потом, — это боль, вероятно, сильнее самой сильной боли, которую можно ощутить естественным путем.

Я заранее стиснул зубы в ожидании боли, но то, что вслед за этим навалилось на меня, сделало абсолютно бесполезной мою жалкую защитную реакцию. Я почувствовал, что голова разрывается на части, а мысли агонизируют, опаляемые неведомым огнем, и я заорал.

В любой отвратительной ситуации присутствует какая-нибудь мелочь, которая делает ее еще отвратительнее: последнее, что я услышал, прежде чем расстаться с этим миром, был звук выстрела.

Н вот я стал Прометеем, прикованным к скале, чьи ребра с мясом выдирает хищный клюв, а в сердце впились острые орлиные когти. Я стал сэром Эверардом Дигби, болтающимся на эшафоте вниз головой и все еще находящимся в сознании: вот к нему медленно приближается палач, чтобы сначала кастрировать, а потом вытянуть внутренности. Мозг плавился от ощущений, переживаемых Дамианом, распростертым на колесе, с растянутыми при помощи раскаленных докрасна крючьев конечностями, залитыми расплавленным свинцом, кипящим маслом, горящей смолой и серой ранами, а также лошадьми, растягивающими во все стороны тело, которое невозможно разорвать…

И здесь я не просто подпустил страху для мелодраматического эффекта, но совершил акт самозащиты. Я справился со взрывоопасным пожаром, поселившимся в моих нейронах, единственным доступным мне способом: реконструировав пережитый мной экстремальный опыт в некую историю, где представшие моему воображению картины имеют более или менее связную последовательную цепь.

Я не сознавал, что делал, но спасал свою жизнь и сознание от шока. Иначе всему конец.

Говорят, правда, что эти исторические факты всего лишь плоды больного воображения, страсти к дешевым эффектам, особенно в случае с Дамианом, когда десять лошадей в течение нескольких часов обрывали ему одну конечность за другой и никак не могли оборвать — даже после того, как палачи ослабили его бедренные и плечевые суставы, частично подрезав сухожилия. Но даже после этого Дамиан продолжал жить, только не мог говорить, а следовательно, покаяться в грехах.

Очевидцы утверждали, что Эверард Дигби все еще был в сознании, когда его четвертовали, но это на совести очевидцев — им хотелось выжать последнюю каплю ужаса из своего повествования, чтобы подчеркнуть, будто на всем белом свете никому и никогда не доводилось пережить таких мучений. Но когда в Дигби превратился я, то это был именно Дигби из легенды, и здесь пределы правдоподобия ни в коей мере не определялись богатством моей фантазии.

Разумеется, свидетелей, которые могли бы поведать о мучениях Прометея, не существовало, поэтому никому не пришлось приукрашивать это событие. Хотя бы поэтому быть Прометеем было значительно легче.

Но сейчас я рассказываю о том, что происходило со мной, рассказываю не как очевидец, а как жертва, и поражаюсь, почему мне это интересно. Мою память отфильтровали, я не могу вспомнить боль, но я воображаю боль, и теперь, когда мне известно, что она не была «реальной» (ведь в конце концов ничего же со мной не случилось), вспомнить ее такой, какой она была тогда, я не в силах. Разумеется, мое описание выглядит преувеличенным, как и любое другое, особенно если учесть, что я вышел из этого эксперимента живым. Тем не менее искренне заверяю вас, что я действительно страдал от жуткой боли — пусть, если хотите, воображаемой — и поэтому с полным правом соотношу свои мучения с описаниями самых чудовищных страданий, когда-либо испытанных человеческим существом.

Можете считать, что я просто нагнетаю страх, — ваше право.

От переживаемой боли мне хотелось стать мельче, сжаться, превратиться в полное ничто. Я пробовал раствориться в самом себе, я пробовал исчезнуть во времени и пространстве, как звездолет в шнековом канале или как блуждающая микрочастица, маскирующая свое ничтожество среди бесконечных структур пространства невообразимо коротким сроком жизни, исчисляемым долями пикосекунд.