Одноколыбельники - Цветаева Марина Ивановна

Недрогнувшую

Опускаю ладонь.

Меж водорослей –

Ни приметы его!

Сокровища нету

В морях – моего!

В заоблачную

Песнопенную высь –

Двумолнием

Осмелеваюсь – и вот

Мне жаворонок

Обронил с высоты –

Что за морем ты,

Не за облаком ты!

15 июля 1921

Сергей Эфрон

С. Эфрон – М. Цветаевой <Из Константинополя в Москву> <28 июня 1921 г.>

– Мой милый друг – Мариночка,

– Сегодня я получил письмо от Ильи Г<ригорьевича>[156], что Вы живы и здоровы. Прочитав письмо, я пробродил весь день по городу, обезумев от радости. – До этого я имел об Вас кое-какие вести от К<онстантина>Д<митриевича>[157], но вести эти относились к осени, а минувшая зима была такой трудной.

Что мне писать Вам? С чего начать? Нужно сказать много, а я разучился не только писать, но и говорить. Я живу верой в нашу встречу. Без Вас для меня не будет жизни, живите! Я ничего не буду от Вас требовать – мне ничего и не нужно, кроме того, чтобы Вы были живы. Остальное – я это твердо знаю – будет. Об этом и говорить не нужно, п<отому>ч<то>я знаю – все, что чувствую я, не можете не чувствовать Вы.

Наша встреча с Вами была величайшим чудом, и еще большим чудом будет наша встреча грядущая. Когда я о ней думаю – сердце замирает страшно – ведь большей радости и быть не может, чем та, что нас ждет. Но я суеверен – не буду говорить об этом. Все годы нашей разлуки – каждый день, каждый час – Вы были со мной, во мне. Но и это Вы, конечно, должны знать.

Радость моя, за все это время ничего более страшного (а мне много страшного пришлось видеть), чем постоянная тревога за Вас, я не испытал. Теперь будет гораздо легче – в марте Вы были живы.

– О себе писать трудно. Все годы, что мы не с Вами, – прожил как во сне. Жизнь моя делится на две части – на «до» и «после». «До» – явь, «после» – жуткий сон, хочешь проснуться и нельзя. Но я знаю – явь вернется.

Для Вас я веду дневник (большую и самую дорогую часть дневника у меня украли с вещами) – Вы будете все знать, а пока знайте, что я жив, что я все свои силы приложу, чтобы остаться живым, и знаю, что буду жив. Только сберегите Вы себя и Алю.

– Перечитайте Пьера Лоти[158]. В последнее время он стал мне особенно понятен. Вы поймете – почему.

Меня ждет Ваше письмо – И<лья>Г<ригорьевич>не хотел мне его пересылать, не получив моего точного адреса. Буду ожидать его с трепетом. Последнее письмо от Вас имел два года тому назад. После этого – ничего.

– Спишитесь с Максом. Он все обо мне знает. (Идут зачеркнутые слова: я же – или я не – знал, что Вам – последнего не разбираю.)[159] – Сейчас комната, в которой я живу, полна народу. Шумят и громко разговаривают, и потому писать невозможно. Как только получу ответ от И<льи>Г<ригорьевича>с Вашим письмом – напишу подробно и много. Хочу отправить это письмо сейчас же, чтобы Вы поскорее получили его. Кроме того, даю еще о себе знать другим путем. И<лья>Г<ригорьевич>пишет, что Вы живете все там же. Мне приятно, что я могу себе представить окружающую Вас обстановку.

– Что мне Вам написать о своей жизни? Живу изо дня в день. Каждый день отвоевывается, каждый день приближает нашу встречу. Последнее дает мне бодрость и силу. А так – все вокруг очень плохо и безнадежно. Но об этом всем расскажу при свидании.

Очень мешают люди, меня окружающие. Близких нет совсем. Большим для меня отдыхом были мои наезды к Максу. С Пра и с ним за эти годы я совсем сроднился, и вот с кем я у него встречался. (Эти слова зачеркнуты, разобрала.)

– Надеюсь, что И<лья>Г<ригорьевич>вышлет мне Ваши новые стихи. Он пишет, что Вы много работаете, а я ничего из Ваших последних стихов не знаю.

Простите, радость моя, за смятенность письма. Вокруг невероятный галдеж.

Сейчас бегу на почту.

Берегите себя, заклинаю Вас. Вы и Аля – последнее и самое дорогое, что у меня есть.

Храни Вас Бог.

Ваш С.

Марина Цветаева

Из Сводных тетрадей 1-го русск<ого> июля 1921 г. в 10 ч. вечера письмо от С

– Георгий Победоносец! – Бог! Все крылатые сонмы!

– Спасибо. <…>

(Запись карандашом)[160]:

Если от счастья не умирают – то (какое-то слово пропущено, очевидно: наглядно, достоверно) – от счастья каменеют. Я закаменела. – Слезы через три часа. – Два самых счастливых дня: 25-го марта (Благовещенье) 1919 г. – и сегодня, 1-ое русск<ого> июля (весь день мерещилось Благовещенье). С сегодняшнего дня – жизнь. Впервые живу. Все время с 18-го января 1918 г. (день отъезда С. в армию после командировки) висела в воздухе. – Краткие передышки: секунды получения письма. А последние месяцы – после ноября [падение Крыма (узнала 1-го ноября в Камерн<ом> т<еатре> на прем<ьере> Благовещенья Клоделя. Когда запели Интерн<ационал>, я одна, во всем театре, очень на виду (ложа прессы) не встала: не п. ч. не хотела, а п. ч. – НЕ МОГЛА).] – уж совсем на облаке. Глядела в небо как домой.

________________

Письмо к С.

Мой Сереженька! Если от счастья не умирают то – во всяком случае – каменеют. Только что получила Ваше письмо. Закаменела. – Последние вести о Вас, после Э<ренбурга>, от Аси: Ваше письмо к Максу. Потом пустота. Не знаю, с чего начать. – Знаю, с чего начать: то, чем и кончу: моя любовь к Вам. Письмо через Э<ренбурга> пропало – Бог с ним! я ведь не знала, пишу ли я кому-нибудь. Это было

(В тетради – не окончено)

«Не похорошела за годы разлуки!..»

С. Э.

Не похорошела за годы разлуки!

Не будешь сердиться на грубые руки,

Хватающиеся за хлеб и за соль?

– Товарищества трудовая мозоль!

О, не прихорашивается для встречи

Любовь. – Не прогневайся на просторечье

Речей, – не советовала б пренебречь:

То летописи огнестрельная речь.

Разочаровался? Скажи без боязни!

То – выкорчеванный от дружб и приязней

Дух. – В путаницу якорей и надежд

Прозрения непоправимая брешь!

23 января 1922

Сергей Эфрон

С. Эфрон – О. и В. Богенгардтам[161]

11 ноября 1921 года

Дорогие друзья –