Одноколыбельники - Цветаева Марина Ивановна

Но ты, не зная, окликнул, и я радостно откликаюсь. Здесь (и уже давно в Берлине) были слухи, что Вы с Пра в Москве. Почему не выбрались? (Праздный вопрос, то же, что «почему не сдвинули горы?».)

Целую тебя и Пра, люблю нежно и преданно обоих, напиши, Макс, доходят ли посылки и какие?

МЦ.

<на полях>

Аля растет, пустеет и простеет. Ей 10 1/2 лет, ростом мне выше плеча. Целует тебя и Пра.

Марина Цветаева – М.С. Цетлиной

Прага, 9-го нов<ого> января 1923 г.

Милая Мария Самойловна[167],

Очень жалею, что не получила Вашего первого письма, – будьте уверены, что ежели бы получила, ответила бы сразу. У меня о Вас и о Михаиле Осиповиче[168] самая добрая память. (…) Вы спрашиваете о моей жизни здесь, – могу ответить только одно: молю Бога, чтоб вечно так шло, как сейчас.

Сережа учится в университете и пишет большую книгу о всем, что видел за четыре года революции, – книга прекрасна, радуюсь ей едва ли не больше, чем собственным…

И вдруг…

«Вздрогнешь – и горы с плеч…»

«Вздрогнешь – и горы с плеч,

И душа – горé,

Дай мне о го́ре спеть:

О моей горе…»

(Начало «Поэмы Горы»)

Попытка ревности

Как живется Вам с другою, —

Проще ведь? – Удар весла! —

Линией береговою

Скоро ль память отошла

Обо мне, плавучем острове

(По небу – не по водам!)

Души, души! Быть вам сестрами,

Не любовницами – вам!

Как живется вам с простою

Женщиною? Без божеств?

Государыню с престола

Свергши (с оного сошед),

Как живется Вам – хлопочется –

Ежится? Встается – как?

С пошлиной бессмертной пошлости

Как справляетесь, бедняк?

«Судорог да перебоев –

Хватит! Дом себе найму».

Как живется вам с любою –

Избранному моему!

Свойственнее и съедобнее –

Снедь? Приестся – не пеняй…

Как живется вам с подобием –

Вам, поправшему Синай!

Как живется вам с чужою,

Здешнею? Ребром – люба?

Стыд Зевесовой вожжою

Не охлестывает лба?

Как живется Вам – здоровится –

Можется? Поется – как?

С язвою бессмертной совести

Как справляетесь, бедняк?

Как живется вам с товаром

Рыночным? Оброк – крутой?

После мраморов Каррары

Как живется Вам с трухой

Гипсовой (Из глыбы высечен

Бог – и начисто разбит!)

Как живется Вам с сто-тысячной –

Вам, познавшему Лилит!

Рыночною новизною

Сыты ли? К волшбам остыв,

Как живется Вам с земною

Женщиною, без шестых

Чувств?

Ну, за голову: счастливы?

Нет? В провале без глубин –

Как живется, милый? Тяжче ли –

Так же ли – как мне с другим?

19 ноября 1924 г.

Марина Цветаева – А.К., В.А. и О.Н. Богенгардтам

Прага, 29-го октября 1923 г.

Мои дорогие Богенгардты![169]

<…> Сережа почти все время на лекциях и в библиотеке. В отчаянии от количества предметов и от какого-то семинария, из коего – если он уйдет – уйдут все. (Всего – семь человек! А профессору восемьдесят семь лет!)[170] <…>

Только что пришел Сережа с грустной вестью: Пра умерла. Умерла во второй день Рождества прошлого года, от расширения легких. Макс был при ней.

С Пра уходит лучшая наша с Сережей молодость, под ее орлиным крылом мы встретились. <…>

Сергей Эфрон

Сергей Эфрон – М.А. Волошину

31 октября 1923 г

Praha, Lazarska č. 11 Rusky Komitet

– Мой дорогой Макс,

– Твое письмо пришло в очень черную для меня минуту (м. б., чернее у меня в жизни не было), и то, что именно тогда оно пришло, – было чудом. Было и радостно, и растравительно услышать твой голос.

О смерти Пра я ничего не знал. И хотя все говорило за то, что она не переживет этих лет, что она не может их пережить – несмотря на это – известие о смерти застало меня врасплох, и я с письмом в руках, в толпе русских студентов стоял и плакал. Вместе с Пра умерла лучшая часть жизни моей. Так случилось. И вышло так странно: в Праге, оказывается, несколько человек знало о ее смерти. Но, видно, нужно было, чтобы я узнал от тебя и именно вчера.

Твой Сережа

<Декабрь 1923 г.>

Дорогой мой Макс,

Твое прекрасное, ласковое письмо получил уже давно и вот все это время никак не мог тебе ответить. Единственный человек, которому я мог бы сказать все, – конечно, Ты, но и тебе говорить трудно. Трудно, ибо в этой области для меня сказанное становится свершившимся, и, хотя надежды у меня нет никакой, простая человеческая слабость меня сдерживала. Сказанное требует от меня определенных действий и поступков, и здесь я теряюсь. И моя слабость и полная беспомощность, и слепость Марины, жалость к ней, чувство безнадежного тупика, в который она себя загнала, моя неспособность ей помочь решительно и резко, невозможность найти хороший исход – все ведет к стоянию на мертвой точке. Получилось так, что каждый выход из распутья может привести к гибели.

Марина – человек страстей. Гораздо в большей мере, чем раньше – до моего отъезда. Отдаваться с головой своему урагану для нее стало необходимостью, воздухом ее жизни. Кто является возбудителем этого урагана сейчас – неважно. Почти всегда (теперь так же, как и раньше), вернее всегда все строится на самообмане. Человек выдумывается, и ураган начался. Если ничтожество и ограниченность возбудителя урагана обнаруживаются скоро, Марина предается ураганному же отчаянию. Состояние, при котором появление нового возбудителя облегчается. Что – не важно, важно как. Не сущность, не источник, а ритм, бешеный ритм. Сегодня отчаяние, завтра восторг, любовь, отдавание себя с головой, и через день снова отчаяние. И это все при зорком, холодном (пожалуй, вольтеровски-циничном) уме. Вчерашние возбудители сегодня остроумно и зло высмеиваются (почти всегда справедливо). Все заносится в книгу. Все спокойно, математически отливается в формулу. Громадная печь, для разогревания которой необходимы дрова, дрова и дрова. Ненужная зола выбрасывается, а качество дров не столь важно. Тяга пока хорошая – все обращается в пламя. Дрова похуже – скорее сгорают, получше дольше.