Одноколыбельники - Цветаева Марина Ивановна

Итак, что же делать? Взамен дурного русского круга, приведшего к революции, приниматься ли чертить новый тем же циркулем, как предлагают некоторые?

Мы отвергаем этот способ. Мы полагаем необходимой и основной предпосылкой в нашей будущей работе устранить начальную первопричину Русской Революции. Отныне в области относительных благ не должно быть деления на «наше» и «ихнее», на «свое» и на «царское с барским». Все ответственны в том строе жизни, который нам предстоит создавать, а ответственность вытекает из соучастия. Пусть мужественный русский лик выявится не в бунте Разина, Пугачева, Буденного, а в демократическом соучастии всех в работе. Не произвол, а ответственность, не бунт, а труд.

Мы не против иерархии, а против гнилой иерархии. Корни иерархического дерева должны быть в народной толще, а не в бюрократических верхах. Мы против народной пассивности в государственно-строительной жизни, ибо эта пассивность неминуемо заканчивается дурной активностью – бунтом. Мы именно в этом видим первопричину русской катастрофы.

Но мы не переносим свою демократичность в круг абсолютных ценностей, как это делали наши западники. Демократия – это лишь средство, лишь форма для выявления русскими своего мужского творческого лика. А стихийное начало, исток, содержание, то, чем все должно напитываться и к чему все должно стремиться, – то же:

Любовь, Христос, Церковь.

О путях к России (фрагменты)

Не путь, а пути, ибо не партия, а человéки («люди» не есть множественное от «человек». Разница людского и человеческого). Больше: партийное, предвзятое сейчас нетерпимо. Оно было источником тысячи русских бед, а может быть, и основной русской беды. Есть два рода общности: общность, рождаемая человеческим (общее прошлое, вера, опыт, профессия и пр.) и общность как подчинение догме. Общность изнутри и общность извне. Общность лиц и общность безличий. Вторая нам хорошо известна по недавнему прошлому. Вспомним лозунги революции и людей, объединяемых ими:

«Нету лиц у них и нет имен,

Песен нету…» [187]

Путь к России лишь от себя к ней, а не наоборот.

Я всматриваюсь и приемлю, но без отказа от себя, от своего критерия. Даже больше: путь к России возможен лишь через самоопределение, через самоутверждение. Отказавшись от себя, от своего опыта революционного и дореволюционного, от своего прошлого, я обращусь в сухую ветвь, которая никогда не привьется к российскому стволу.

Что же я вкладываю в слово «приятие»? Прежде всего, признание за тем или иным явлением органического характера, а это признание диктует и определенный подход к нему. Я не противодействую, не противопоставляю ему упора, своего «нет», а напрягаю свою волю и направляю свое творчество к тому, чтобы использовать этот органический процесс на благо, чтобы напитать его благим содержанием. Подобный подход мы видели на примере отношения церкви к языческим праздникам. Церковь не уничтожила их, а напитала новым благим содержанием.

Отсюда и живучесть христианских праздников. Не потому ли и побеждены мы в белом движении, что проглядели органическое в революции и приняли ее лишь как борьбу двух идеологий?

При таком понимании «приятия» не только не может иметь места отказ от своего лица, а, наоборот, чем крепче мы самоопределимся, чем яснее будет обнаружено это наше лицо, тем тверже мы будем знать, что нам делать и как нам делать.

Здесь будет уместно обнаружить еще одну существенную ошибку, допущенную эмигрантами провинциального типа.

Она заключается в смешении органических процессов России с тамошними идеологическими увлечениями. В первом случае наше приятие обязательно, во втором – мы совершенно свободны. Поясню на примере. Письма и газеты из России говорят о стихийном тяготении к американизму, наблюдаемом там. Ежели это так, то я, принимая этот процесс, не приму однобокой американской идеологии русской молодежи. Я буду всячески стараться привить русскому американизму близкое мне духовное содержание. Не Достоевского заменить русским янки, а американизм напитать Достоевским[188]. Не лик сузить до лица, а лицо приобщить лику. <…>

Каков же наш путь? Он труден, сложен и ответственен. С волевым упорством, без лживых предвзятостей всматриваемся мы в далекие родные туманы с тем, чтобы увидеть, познать и почувствовать, а следовательно, и принять послереволюционное лицо России, лицо, а не личину, органическое начало, а не преходящую идеологию, и только всмотревшись и увидав, дадим мы действенный и творческий ответ, наш ответ, собственный, личный, нашим я, нашим опытом, нашим credo данный.

Сергей Эфрон – Е. Эфрон

6 апреля 1924

В Праге мне плохо[189] (…) в Россию страшно как тянет. Никогда не думал, что так сильно во мне русское…Как скоро, думаешь, можно будет мне вернуться? Я готов ждать еще два года. Дальше, боюсь, сил не хватит.

1924, осень

Я сейчас занят редактированием небольшого журнала литературно-критического. Мне бы очень хотелось получить что-нибудь из России о театре, о последних прозаиках и поэтах, об академическо-научной жизни. Если власти ничего не будут иметь против, попроси тех, кто может дать материал в этих областях, прислать по моему адресу. (…) С радостью редакция примет стихи и прозу. Поговори с Максом, с Антокольским[190] – может быть, они дадут что-нибудь? Сообщи мне, пожалуйста, могу ли я чего-либо ждать. Может быть, ты напишешь о театре или о покойном Вахтангове[191].

…Мне никто не пишет. У меня чувство, что все москвичи меня забыли. Я знаю, что меж нами лежат годы, разделяющие больше, чем тысячи и тысячи верст. Знаю, что сам виноват. Но все же – больно.

Пиши, Лиленька! Твои письма – единственная реальная связь и с Россией, и с прошлым, а может быть – и с будущим…

Марина Цветаева

Марина Цветаева – О.Е. Колбасиной-Черновой[192]

Вшеноры, 25-го ноября 1924 г.

Дорогая Ольга Елисеевна,

<…> С<ережа> завален делами, явно добрыми, т. е. бессребреными: кроме редактирования журнала (выслан, – получили ли?) прибавилась еще работа в правлении нашего союза («ученых и журналистов»)[193], куда он подал прошение о зачислении его в члены. Не только зачислили, но тут же выбрали в правление, а сейчас нагружают на него еще и казначейство. Ничуть не дивлюсь, – даровые руки всегда приятны, – и худшие, чем Сережины! А кроме вышеназванного университетская работа, лютая в этом году, необходимость не-сегодня-завтра приступать к докторскому сочинению, все эти концы из Вшенор на Смихов и от станции на станцию, – никогда не возвращается раньше 10 веч<ера> (уезжает он поездом в 8 ч. 30), а часто и в 1 ч. ночи. Следовало бы поделить наши жизни: ему половину – моего «дома», мне – его «мира» (в обоих случаях – тройные кавычки!).

Сергей Эфрон

Сергей Эфрон – В. Булгакову[194]

1926

Познакомился здесь с рядом интереснейших и близких внутренне людей…

Сергей Эфрон – Е. Эфрон

1926, 4 апреля

Мне предложили здесь редактировать – вернее, основать, – журнал – большой – литературный, знакомящий с литературной жизнью в России[195]. И вот я в сообществе с двумя людьми, мне очень близкими, начал. Один из них – лучший сейчас здесь литературный критик Святополк-Мирский[196], другой – теоретик музыки, бывший редактор «Музыкального вестника» – человек блестящий – П.П. Сувчинский[197]. На этих днях выходит первый №. Перепечатываем ряд российских авторов. Из поэтов, находящихся в России, – Пастернак («Потемкин»)[198], Сельвинский[199], Есенин. (…) Ближайшие наши сотрудники здесь – Ремизов, Марина, Л. Шестов[200]. Мы берем очень резкую линию по отношению к ряду здешних писателей, и нас, верно, встретят баней. В то же время я сохранил редактирование и пражского журнала. Но увы, эта работа очень не хлебная.