Лихие лета Ойкумены - Дмитрий Мищенко

— Смотрел на нее, словно кот на мышь, и думал: «Да, такая может и наложить на себя руки, если позволить больше, чем позволил это». Чтобы не оставалась известной: он же дурак и не достоин быть ей мужем, сбросил с себя печаль позора и стал доискиваться, как вернуть непорочной доныне Данае ее непорочность. И уж тем, что недолго искал оправдание для себя, кажется, умилил Данаю. Потому же ловко вывернулся и мудро надумал. Повез княжну в свой лагерь и сказал мужам, с которыми не так давно умыкал ее: то, что знают об умыкании княжны Данаи, пусть забудут, что знали. Отныне он и все, кто был с ним в Добритовом жилище, не тати, а те, кто отбили Данаю от татей и возвращают ее теперь в отчий терем, незапятнанную татями.

— Сообразила, что говорю?

— Да так!

— Вознаграждение за этот достойный мужей поступок будете иметь от Данаи, как вернемся от ромеев. А сейчас коня княжне. Вернем мать сыну ее — и снова в путь.

А сам себе заметил, пока сажали в седло Данаю: «Вот ты, Келагаст, и начал со лжи».

XII

С какого-то времени между втикачами начал распространяться слух, будто князь киевский собирает на Полянах народ и намеревается заселить им степь за Днепром.

— Что соберет он на Полянах? — нашлись осведомленные. — Не полянами, нами, втикачами, должен заселять.

— А, ведь, это с какой стати?

— Да с той, что мы втикачи чужды ему. А степь действительно надо заселять — обры ушли оттуда.

— Пусть поселяет, кого хочет, только не нас.

— Да, где это видано? Вон сколько пота пролили, выкорчевывая пни, обрабатывая землю. Теперь, когда подготовили себе ниву и утвердились на благодатной ниве, должны оставлять? Кому и зачем? Не пойдем, люди! Не пойдем — и все!

Богданко сначала удивлялся таким разговорам, и, признаться, не совсем верил. Когда же дошло до того, что народ втикачский собрался в Детинце на вече и позвал его перед собой, должен был поверить.

— Остановитесь, люди! — призвал к тишине. — Князь киевский не за горами. Завтра возьму с собой мужей и отправлюсь к нему. А там, наверно, буду знать, что задумал он. От себя же обещаю: на переселение соглашусь. Потому, как и прежде, остаюсь на мысли бабки Доброгневы: не в ратных поединках благодать человеческая — в труде и в покое. А эта земля является наиболее пригодной для этого. Другой, скажу киевлянам, не нуждаемся.

— А еще скажи, — кричали из толпы, — ни кто другой, мы сделали ее плодоносной землей. Из пущи, скажи им, сделали плодоносную, то почему должны ее уступать кому-то?

— Да, и это скажу. Будьте уверены!

Право, они верили ему: и угомонились после тех уверений, и разъехались по селениям довольно быстро. Ибо привыкли верить. Еще не было такого, чтобы князь Богданко говорил одно, а думал и поступал иначе. Также не будет делать обратного и на этот раз. Даже тогда, когда поляне или князь полянский захотят сломить его силой, все одно не пойдет он против доброй воли своих людей. С этой уверенностью отправился в путь. С ней отправился и в Киев. Был, правда, несколько озадачен неожиданным: князь, сказали, болен. Идти к такому немощному, от Втикачей, с заботами, разумеется, не пристало. Но ведь и на Втикач возвращаться, ни с чем тоже не гоже. Что скажет народ, когда вернется? Топтался и не знал, как ему быть. И слышит: зовут.

— Князь узнал, что ты здесь, — доверительно сказал старший из княжичей, — и велел зайти.

Просил больного простить его за несвоевременное вторжение, но Острозор, казалось, и не слушал.

— Как хорошо, что боги надоумили тебя, княже Богданко, прибыть в Киев, — сдержанно и довольно вяло заговорил, — изнемог я, а дела стольные зовут в поход.

— Так даже?

— Не бойся, поход этот не будет ратным. Антское посольство отправится во главе с отцом твоим в стольный город Византии Константинополь. Кому-то из нас тоже следует быть там. Вот я и решил послать тебя.

Говорил что-то о выгоде, которую получат анты, когда восстановят с ромеями договор, о том, что отсутствие обров в степи обеспечивает защиту рубежей земли Трояновой и расстилает им путь за Днепр, до самого Дона.

— Северяне давно уже одолели Северский Донец, осаждают и Влтаву. Почему бы и нам не сесть на благодатной земле Заднепровья, хотя бы и по рекам Альта и Трубеж?

— Так князь это и хотел сказать?

— Это тоже.

Удобного случая поговорить о том, с чем прибыл в Киев, и искать не надо? Беседа вон, в какое русло пошла.

— И как мне понимать эти слова? Так, как говорят на Втикачах?

— А что говорят на Втикачах?

— Будто князь задумал снять народ втикачский с обжитой ими земли и перебросить за Днепр. Землю же их, так щедро политую потом и возделанную в плодоносные поля, передать росичам.

— Это является ложью, — нахмурился Острозор и силился подняться. — Подлая и не достойная думающих мужей ложь. Заселять земли за Днепром есть кому и без вас. Это одно. А во-вторых, за кого князь Богданко принимает меня? Неужели я давал ему повод так плохо думать о себе?

— Пока не давал, а сейчас дал каким-то образом. Разговор от росичей шел.

— И ты поверил молве?

— Как мог не поверить, когда собралось вече и потребовало узнать правду. Поэтому и пришел к тебе, чтобы услышать ее. Острозор лег на постель, и устало закрыл глаза.

— Я иначе думал о тебе, князь втикачей, — сказал погодя. — Если так, не пойдешь с посольством, других пошлю.

Богданко почувствовал, как загорелось лицо, а как поступить, не поймет. Обернуться и уйти? Негоже как-то. Попросить прощения? А так ли уж он виноват? Где-то родилась она, молва о переселении втикачей. А где еще могла она родиться, как не в хоромах князя или среди тех, что топтались около князя?

— Кому-то выгодно было, пожалуй, поссорить нас, — вздохнул печально, — вот и пустил слух. Само же переселение не является выдумкой.

Хотел развернуться и уйти, однако вспомнил: князь-то в немощи, и сдержал себя.

— Не бери этого близко к сердцу. Хорошо уже то, что молва оказалась ложной. Не мог я не приехать и не поговорить с тобой, когда вон, как заволновался народ на Втикачах. Учти, как мы не хотели бы чувствовать себя чужими на твоей земле. Корни родов наших крепко переплелась уже. Рубить их не только предосудительно, но и противное, здравому смыслу, дело. Поэтому забудь, княже, о несогласии, поправляйся.

И уже тогда, как сказал это, поклонился и вышел из спальни.

Втикачи не чураются Киева. Когда раз, когда и дважды в лето отправляют сюда фуры с зерном, ведут коров, коней на Торжок, отсюда привозят соль, орала, мечи и седла. Зато князь втикачский, когда и бывает в Киеве, то лишь тогда, как зовут дела княжеские или зовет киевский князь. А такой призыв бывает нечасто, когда раз в лето, а когда и раз в пять лет. Может, именно поэтому город этот при каждом посещении кажется Богданко новым, доселе неизвестным. И необходимость присмотреться к нему каждый раз своя. Когда-то южные ворота привлекли, стены, которыми обнесен город, затем — княжеский терем, капище при тереме, теперь поразила высота, на которую вознеслась твердыня Полянского племени над рекой, даль, которая стелется от крутой пади на северо-восток от города, особенно полноводные реки, сливающиеся ниже по течению в одну и катят привольные синие воды к морю, в край полуденный. Та, дальняя река, Днепром называется, лодьи только иногда объявляются на этой реке. Над этой же, что над крутой падью, снуют и снуют они. Одни, разгрузившись, отплывают от торжков, другие прибывают. По всей видимости, не только полянские, северские, из других земель тоже.

«Князя Острозора можно понять, — остановился на мысли. — Ему не приходится быть равнодушным к противоположному берегу, к степи, что стелется и стелется за Днепром. Эта земля воздаст когда-нибудь сторицей. Как и Днепр, когда весь будет Полянским».

XIII

И дулебы с древлянами, и поляне, и уличи не замедлили откликнуться на призыв князя Волота, прислали людей, чтобы составить всеантское посольство, прислали и подарки, а их должны преподнести в Константинополе императору, императрице, сенаторам, причастным к заключению договора. А сам Волот не чувствовал себя готовым отправиться в такой далекий путь и в таком важном для всей земли деле. Но неожиданная слабость, которую родила размолвка с Миловидой, надолго уложила его в ложе и подточили надежную еще силу. Отлежавшись, поборол бы ее и на ноги встал, спасибо ласкам Миловиды и хлопотам волхвов-баянов, а силы той, что была в теле, не чувствовал. Поэтому и не может остановиться на определенной мысли, какой путь выбрать, отправляясь в Константинополь: все-таки морем или сухопутьем? Кутригуры не будут, после переговоров с их ханом, преградой, пропустят посольство через свою землю. И Виталиан встретит достойно, уверен, даст сопровождение до самого Константинополя, доставит антов нетронутыми. Но, увы, это вон какой продолжительный и трудный путь. Все верхом и верхом. И шагом все время не будешь отправляться, все более рысью и вскачь. Морем было бы проще и надежнее, если бы море оказалось в это время действительно гостеприимным. Как одолеешь его в один и в другой конец, если взыграет? Не станет ли ему еще хуже, чем на суше? Когда-то хорошо переносил качку, однако это было давно, считай, тридцать лет назад. Теперь и князь Волот не тот, и сила не та. Такое ощущение, что и поспешить надо с посольством до ромеев и с заключением договора с ромеями. Не уверен, что через зиму сможет уже отправиться в далекое странствие.