Самое ужасное путешествие - Эпсли Джордж Беннет Черри-Гаррард

Если не метёт, будущие погонщики выгуливают пони в промежутке между нашим завтраком и их полуденным кормлением. Тренировка лошадей может быть и приятным, и адским занятием — всё зависит от настроения животных и метеорологических условий. Уютные стойла, пристроенные к подветренной стенке дома, обогреваются плошками с ворванью, согревшиеся лошади на первых порах мёрзнут снаружи даже в безветренную погоду.

Передвигаться в темноте настолько трудно, что при всех наших благих намерениях мы не могли изыскать способы так нагрузить пони, чтобы компенсировать их хорошее питание.

А если ещё добавить, что по крайней мере одно из этих капризных животных совершенно не объезжено, остальные же норовят при первой возможности вырваться и убежать, то станет ясно, что часы занятий с лошадьми не проходят без треволнений даже в самую тихую погоду и при самой яркой луне.

Но хуже всего в те дни, когда неизвестно, можно ли выводить лошадей на морской лёд. Самая большая опасность — отсутствие видимости, так как погонщик, утративший ориентацию, лишь с большим трудом находит дорогу домой. Небо в облаках, лёгкий снегопад, иногда слабый северный ветер обычно предвещают пургу, но она может разразиться через несколько секунд, а может и сутки заставить себя ждать. И никто не знает, следует ли лошадям пропустить прогулку, нам — поднять из воды рыболовные снасти или отказаться от намеченного похода на мыс Ройдс? Обычно мы рисковали, ведь вообще-то лучше быть слишком решительным, чем слишком осторожным, да и внутри у каждого заложено нечто, толкающее на риск, и вам неприятно отказываться от него. Так легко испугаться собственного испуга!

Приведу один пример, очень типичный. Темно хоть глаз выколи, ни луны, ни звёзд, падает лёгкий снежок, нет даже ветра, по направлению которого можно было бы сориентироваться. Боуэрс и я решили вывести своих пони. Благополучно миновали приливную трещину, где подвижный морской лёд смыкается с прочным припаем, и пошли вдоль высоких утёсов ледника Варна. Пока всё идёт хорошо. Так же благополучно мы краем маленькой трещины направляемся к середине бухты — там установлена метеобудка. При свете зажжённой спички считываем показания термометров и поворачиваем обратно к дому. Четверть часа спустя нам становится ясно, что мы окончательно заблудились. Спас нас знакомый айсберг: при виде его мы поняли, что идём перпендикулярно нужному направлению, повернули на 90° и вскоре были дома.

В ясный морозный день, когда полная луна хорошо высвечивает складки, трещины, заструги, сущее наслаждение надеть лыжи и пройтись без всякой цели, просто ради здорового удовольствия. Можно обогнуть выступающую оконечность мыса и пойти на юг. Тогда натыкаешься на Нельсона, склонившегося со своими термометрами, измерителями течения и прочими инструментами над майной во льду — он её каждый день подновляет, выбивая наверх «кирпичи» молодого льда.

Из этих «кирпичей» и снежных сугробов он построил себе около майны иглу, надёжно защищающую его от ветра, в которой стоит телефон для переговоров с домом. Можно встретить и Мирза с Дмитрием, ведущих собачьи упряжки с мыса Хат. Но дальше вступаешь в тишину. Вдруг ухо улавливает постукивание металлических лыжных палок о твёрдый лёд — ещё кто-то катается на лыжах, может за много миль отсюда, ведь звук распространяется самым удивительным образом.

Время от времени раздаётся резкий треск наподобие револьверного выстрела: это на ледниках Эребуса происходит сжатие льда, значит, похолодает. Выдыхаемый пар оседает на ' ткани вокруг лица, замерзает на бороде. В очень сильный мороз слышно, как она шуршит!

У меня сохранились самые светлые воспоминания о- тех днях нашей первой зимы в Антарктике. Всё было внове, все эти ужасы длинной зимней ночи, которые у всех вызывают страх, у нас же — улыбку. Воздух, если он не забит снегом или ледяными кристаллами, очень прозрачен, землю заливает лунный свет, так что видны главные очертания полуострова Хат и даже мыса Блафф на Барьере, хотя до него добрых 90 миль. Ледяные утёсы Эребуса кажутся высокими тёмными стенами, но над ними серебрится голубой лёд ледников, а из кратера длинной полоской лениво плывёт пар — значит, там, наверху, преобладает северный ветер, а это грозит ухудшением погоды на юге. Иногда падает звезда, впечатление такое, что прямо на гору, и почти всё время на небе изменчивым светом мерцает полярное сияние.

Все понимали, как важно заниматься физическими упражнениями на воздухе, и опыт доказал, что в первый год пребывания близ полюса самыми уравновешенными и здоровыми были те, кто больше времени проводил вне стен дома. Как правило, мы ходили, катались на лыжах и работали поодиночке, но не из-за необщительности, а, наверное, в силу естественного стремления хоть какую-то часть дня побыть одному.

Что касается офицеров, то это бесспорно, а вот относительно матросов у меня нет полной уверенности. При наших условиях жизни остаться наедине с собой можно было только за порогом дома, ибо он, естественно, всегда был переполнен людьми, а про санные походы и говорить нечего — тут мы были прижаты друг к другу, как сельди в бочке.

Но это правило имело одно постоянное исключение. Каждый вечер, если только это было возможно, иными словами, если не мела вовсю пурга, Уилсон и Боуэрс вместе отправлялись на скалу Рэмп «читать Бертрама». Эта фраза нуждается в пояснении. Я уже рассказывал про Рэмп — крутую каменистую возвышенность, частично покрытую снегом, частично льдом, отделявшую наш мыс от обледенелых склонов Эребуса. Взбираешься, запыхавшись, на этот холм и попадаешь на усеянный крупными валунами участок, на котором разбросаны на некотором расстоянии друг от друга какие-то бугры конической формы: их происхождение на протяжении многих месяцев было для нас загадкой. Разрешили мы её самым простым способом: вырезали кусок из одного такого бугра и увидели, что в середине его находится большая глыба кенитовой лавы.

Следовательно, все эти фигуры образовались в результате выветривания одной большой скалы. Дальше ещё несколько сот ярдов пробираешься между камней, то и дело спотыкаясь и падая в темноте, и наконец выходишь на лёд. Чуть поодаль, изолированная в потоке льда, располагается другая группа реликтовых пупырей. И вот на самом большом из них мы поместили метеобудку «Б», в обиходе именуемую Бертрамом.

Бертрама и его собратьев — будку «А» (Алджернон) в Северной бухте и «К» (Кларенс) в Южной установил Боуэрс, справедливо полагая, что они послужат достойной целью для наших прогулок и в то же время дадут метеорологам ценный материал для сопоставления минимальных, максимальных и мгновенных температур с данными, полученными в доме. И действительно, изучение записей этих показателей в специальном журнале убеждает в том, что температура воздуха на морском льду сильно отличается от температуры на мысу, а на склонах Эребуса, на высоте нескольких сот футов, теплее на несколько градусов, чем на уровне моря. Мне представляется, что в этом районе мира метеорологические условия носят ярко выраженный локальный характер, и наши будки дали тому важные доказательства.

Уилсон и Боуэрс посещали Рэмп даже в довольно сильные пурги и бури, когда за их спиной всё было погружено во мрак, но валуны и другие приметы местности в непосредственной близости от себя они ещё различали. Если есть такие, хорошо знакомые, ориентиры, вполне можно ходить и в плохую погоду, когда выйти на морской лёд, лишённый каких-либо путеводных примет, было бы верхом легкомыслия.

Отправляясь в эти походы, Уилсон в угоду своему тщеславию не опускал вязаный шлем на лицо и очень гордился тем, что его никакой мороз не берёт. Как же мы возликовали в один холодный ветреный вечер, когда Уилсон возвратился с белыми пятнами на щёках, тщетно пытаясь прикрыть их рукавицами из собачьего меха!

Лошадей кормили в полдень; они получали снег вместо воды и прессованный фураж — один день с овсом, другой — со жмыхом; пропорции смеси определялись в зависимости от объёма текущей или предстоящей работы. Наш ленч начинался вскоре после часа, за несколько минут до него Хупер восклицал: «Стол, пожалуйста, мистер Дебенем», и со стола снимали все записи, карты, измерительные инструменты и книги. По воскресеньям его накрывали тёмно-синей скатертью, в остальное время на нём лежала белая клеёнка.

Ленч состоит из очень вкусной еды, без мяса. В неограниченном количестве предлагается хлеб, масло и сыр или вместо сыра джем, их запивают чаем или какао. В холодной стране какао, безусловно, является ценнейшим напитком, что не мешает возникновению многочисленных и ожесточённых споров о сравнительных достоинствах его и чая. Иные делают себе тосты с маслом на огне камбузной печи. Я же, грешный, предпочитаю гренки по-валийски{93}, в сырные дни многие следуют моему примеру и придумывают различные кулинарные рецепты, которыми немало гордятся. Скотт сидит на своём постоянном месте во главе стола, у его восточной стороны, мы же все рассаживаемся как придётся, иногда, впрочем, руководствуясь желанием продолжить или начать с кем-нибудь разговор. Если тебя распирает желание высказаться, лучшего слушателя, чем Дебенем, не найти; если хочется просто послушать, достаточно примоститься поблизости от Тейлора или Нельсона; если же, напротив, душа твоя жаждет покоя, то самая подходящая атмосфера — около Аткинсона и Отса.