Самое ужасное путешествие - Эпсли Джордж Беннет Черри-Гаррард

В разговорах нет недостатка, главным образом потому, что разговаривать не обязательно: большинство людей знает, какая мучительная пустота овладевает нашим сознанием при одной мысли о том, что раз мы едим, то непременно должны беседовать, даже если сказать совершенно нечего. Но была, конечно, и другая причина, более простая: в обществе специалистов, объехавших почти весь свет, профессионально занимающихся взаимосвязанными проблемами, естественно возникают не только многочисленные темы для обсуждения, но попутно и далеко идущие ассоциации. Кроме того, по роду своей деятельности мы все обладали жилкой любознательности и стремились глядеть в корень вещей. Естественно, что за столом всегда завязывались интересные разговоры, перерастающие порой в жаркие и шумные споры.

Покончив с едой, безо всяких церемоний закуривали трубки.

Именно трубки, потому что у нас огромное количество табака, любезно подаренного мистером Уиллсом, запас же сигарет из того же источника был умышленно ограничен, да и тот выгружен на берег не полностью и поделён между желающими.

Поэтому сигареты считаются некоей ценностью и в стране, где обычные формы валюты не имеют хождения, часто служат ставками при заключении пари. То и дело можно услышать: «Спорю на десять сигарет» или «Спорю на обед по возвращении в Лондон», а если спорщик уж очень уверен в своей правоте: «Спорю на пару носков».

К двум часам дня все снова возвращаются к своим занятиям. В сносную погоду дом вскоре пустеет, лишь кок с двумя матросами остаются мыть посуду. Остальные спешат воспользоваться последними проблесками дневного света, которые ещё отбрасывает на севере солнце из-за горизонта. Тут следует пояснить, что если в Англии солнце встаёт более или менее на востоке, к полудню перемещается на юг, и садится на западе, то в Антарктике всё иначе. На тех широтах, где мы тогда находились, солнце достигает своей высшей точки в полдень на севере, а низшей — на юге. Как известно, летом оно четыре месяца подряд (октябрь — февраль) не сходит с небосвода, а зимой четыре месяца (21 апреля—21 августа) полностью скрыто за горизонтом. Примерно 27 февраля, в конце лета, оно начинает заходить и бывает точно на юге в полночь; на следующий день оно заходит немного раньше, опускается чуть ниже. В течение марта и апреля оно с каждым днём опускается под горизонт всё ниже, а к середине апреля лишь ненадолго показывается на севере небосклона в полдень, как бы прощаясь перед окончательным исчезновением.

С 21 августа происходит обратный процесс. В этот день солнце на какой-то миг выглядывает над морем к северу от нашего дома. На следующий день оно поднимается повыше, находится на небе немного дольше, и через несколько недель восходит точно на востоке, заходит же за Западными горами.

Но этим дело не кончается. Вскоре его восход перемещается на юго-восток, а с последних дней сентября восхода как такового не существует, ибо солнце вовсе не садится, но днём и ночью ходит над головой по кругу. В день летнего солнцестояния (21 декабря) солнце на Южном полюсе за сутки описывает полный круг, ни на минуту градуса не смещаясь со своей высоты, в других же местах оно до полудня поднимается на севере, а с полудня до полуночи опускается на юге.

Частые слишком частые пурги заставляли нас сидеть взаперти, выходили из дому только те, кому надо было снять показания приборов, накормить собак, вырубить лёд для воды или принести провиант со складов. В такую погоду даже кратковременные вылазки на расстояние нескольких ярдов требовали большой осторожности, и предпринимали их только при крайней необходимости, если, например, требовалось расчистить снег у двери, которая иначе не открывалась. Но и в пургу, и в затишье большинство людей собирались в доме после четырёх и до половины седьмого занимались своими делами.

Незадолго до ужина какая-нибудь добрая душа садилась за пианолу марки Броудвуд — она была нашим верным другом, и, умиротворённые музыкой, мы приступали к еде в прекрасном настроении и с хорошим аппетитом.

Основу ужина составляли суп, слишком часто заправленный томатом, и жаркое из тюленины или пингвинятины, а два раза в неделю из новозеландской баранины, с консервированными овощами, на десерт пудинг. Пили сок лимона и воду, иногда с подозрительным запахом пингвинов: лёд для воды вырубали с облюбованных ими склонов.

Во время плавания из Англии в Новую Зеландию на судне (или на пароходе, как его упорно называл Мирз) соблюдался приятный обычай выпивать после обеда стаканчик портвейна или рюмочку ликёра; но после погрузки главного багажа на «Терра-Нове» не осталось места для спиртных напитков, хотя медики единодушно утверждали, что они не повредили бы.

Мы всё же запаслись несколькими ящиками вина для торжественных случаев и небольшим количеством бренди для лечебных нужд в санных походах. Любой офицер, который в конце похода разрешал раздать драгоценный напиток, становился необычайно популярной фигурой.

Ввиду отсутствия вина пришлось отказаться от корабельной традиции — в субботу вечером провозглашать старый тост «За наших жён и любимых: пусть любимые станут нам жёнами, а жёны останутся любимыми», а в воскресенье — «За тех, кого нет с нами», что было бы более уместно в нашем случае. Среди офицеров лишь немногие были женаты, хотя, признаюсь, большинство тех, кто остался в живых и возвратился к цивилизации, поспешили обзавестись семьёй. Сейчас только двое из них пребывают в холостяках. Бывшие участники экспедиции, безусловно, преуспевают на семейном поприще — хороший полярный путешественник обладает всеми достоинствами и недостатками хорошего мужа.

На пианоле, у головного стола, помещался граммофон, а под единственным нашим зеркалом, на перегородке каюты Скотта, в самодельном ящике с полками хранились пластинки.

Обычно граммофон заводили после обеда, можете себе представить, какое это было блаженство. Надо быть отрезанным от цивилизации со всеми её благами, чтобы полностью ощутить на себе силу музыки, помогающей вспомнить прошлое, увидеть настоящее в ином свете и проникнуться надеждой на будущее. Среди пластинок имелись записи лучших произведений классики, и добряков, бравших на себя труд их ставить, вознаграждала уютная домашняя атмосфера, которая в результате устанавливалась в доме. Но вот посуда убрана и некоторые с книгами и играми садятся за стол. Остальные снова расходятся и принимаются за работу. Как ни странно, те или иные игры то входили в моду, то предавались забвению без всякой видимой причины. Несколько недель все увлекались шахматами, затем они уступали место шашкам и триктраку, а потом снова обретали популярность. Примечательно, что хотя у нас были с собой игральные карты, никто, кажется, не рвался в них играть. Право же, не припомню, чтобы на зимовке кто-нибудь перекинулся в картишки, хотя на судне во время плавания из Англии такое случалось.

Современные авторы были представлены на мысе Эванс довольно скромно, преобладали книги таких писателей, как Теккерей, Шарлотта Бронте, Бульвер-Литтон и Диккенс. При всей моей величайшей признательности любезным дарителям этих книг я осмелюсь всё же заметить, что к той обстановке, в которой мы преимущественно читали, то есть к зимовке, лучше подошли бы более современные авторы, например Барри, Киплинг, Мэрримэн, Морис Хьюлетт. Ну и конечно, нам бы следовало привезти как можно больше произведений Шоу, Баркера, Ибсена и Уэллса: высказанные на их страницах мысли могли бы дать пищу для бесконечных обсуждений, а в нашей отшельнической жизни это явилось бы благословением божьим. Но вот в чём мы не испытывали недостатка, так это в описаниях путешествий в Арктику и Антарктику.

Сэр Льюис Бомон и сэр Алберт Маркем подарили нам целую библиотеку этих сочинений, весьма полную. Мы все ими зачитывались, хотя, может быть, действительно лучше читать их после возвращения домой, как утверждали некоторые, чем когда живёшь той самой жизнью, что в них описана. На эти книги у нас широко ссылались в лекциях и при обсуждении вопросов полярного быта: об одежде, о рационах питания, о строительстве иглу, из них мы черпали полезные сведения и рекомендации более специального характера, ну скажем, о внутренней обшивке палаток или устройстве ворваньевой печи.

Выше я уже говорил о том, какую важную роль играли для нас карты и справочники, в числе последних обязательно должны присутствовать хорошие энциклопедии и словари: английский, латинский и греческий. Отс обычно углублялся в «Историю испанских войн» Напье, а многие увлекались «Историей современной Англии» Герберта Пола. Большинство из нас, отправляясь в санный поход, умудрялись втиснуть в свой личный багаж какой-нибудь томик, не очень увесистый, но достаточно ёмкий по содержанию. В поход к Южному полюсу Скотт взял что-то Браунинга, хотя читающим я видел его всего один раз, а Уилсон запасся книгами «Мод» и «In Memoriam»; у Боуэрса всегда было так много всяких измерительных инструментов, показания которых он записывал в лагере, что вряд ли ему удавалось всунуть в свой багаж ещё и книжку. Из тех изданий, что прошли со мной санные походы, наиболее удачным был «Мрачный дом», хотя и сборник стихов пришёлся очень к месту: стихи можно запоминать наизусть и повторять про себя в те трудные голодные минуты ежедневных переходов, когда бездеятельный мозг проявляет чрезмерную склонность к мыслям о еде, а также при неполадках, подчас мнимых, но становящихся уже не мнимой, а подлинной причиной недоразумений, вспыхивающих в замкнутом обществе из четырёх человек, которые месяцами варятся в собственном соку, при невероятном напряжении душевных сил.