Английская портниха - Мэри Чэмберлен

Мистер Харрис-Джонс не спеша приблизился к присяжным, излучая победоносную уверенность. У нас тут мужской разговор. Походя смерил взглядом мистера Уоллиса, так смотрит отличник на последнего тупицу в классе.

– Тяжкое оскорбление действием, – начал он, выгнув бровь вопросительным знаком и кивая то на Аду, то на присяжных. – И это мы слышим от женщины, которая сшила Еве Браун подвенечный наряд. Которая гордилась тем, что работает на нацистов. – Он произнес горррдилась и наци-и-ыстов, чтобы покрепче вбить эти слова в головы присяжных. – Подсудимая долго шла к убийству Стэнли Ловкина посредством удушения угольным газом. Крайне неприятная смерть, кстати говоря.

Харрис-Джонс постучал ручкой по столу, посмотрел на часы. Он уверен, что обтяпал дельце, да так, что и не подкопаешься, подумала Ада. Пока обвинитель держал речь, кое-кто из присяжных разглядывал Аду, и вовсе не затем, догадывалась она, чтобы отыскать на ее лице признаки невиновности. Зыркнуть бы на них презрительно, но Ада знала, что сейчас не время давать себе волю.

– Это не было самозащитой. И не могло быть провокацией, – ораторствовал Харрис-Джонс. – Ада Воан – лгунья. Она лжет всем, кто достаточно глуп, чтобы ее слушать. Она лжет, чтобы улучшить свои обстоятельства. Она лжет себе. Не было никакого Станисласа фон Либена. Не было ребенка. Не было фрау Вайс. Мы не находим ни единого доказательства их существования. Было пошивочное предприятие. Была Ева Браун. Проституция и промысел на черном рынке тоже имели место. Ада Воан преследовала свои личные интересы аморальным, безнравственным и безжалостным образом.

Харрис-Джонс отпил воды из стакана, мельком глянул в свои записи и заговорил снова:

– Факты в этом деле просты и очевидны. Ада Воан, также известная как Ава Гордон, в ночь на 14 июня 1947 года беззаконно убила Стэнли Ловкина в квартире номер 17 на Флорал-стрит в Ковент-Гардене. Подсудимая признала свою вину прямо на месте преступления и затем подписала письменное признание в полицейском участке. Улики, собранные экспертами-криминалистами, подтверждают истинность этого признания. Не было ни смягчающих обстоятельств, ни поводов для самозащиты, которые объяснили бы ее действия.

Все в порядке, думала Ада. Если он будет просто придерживаться фактов, а не распространяться о ней, это даст мистеру Уоллису шанс выиграть дело. Главное же не в том, что случилось, но почему.

– Это даже не было ссорой между любовниками. Это были разногласия между преступными лицами, не поделившими добычу. Ада Воан, женщина, лишенная всяких моральных устоев и добрых чувств, неисправимая лгунья и выдумщица, состояла в сговоре со Стэнли Ловкином, промышлявшим на черном рынке, и его партнером в уголовном мире Джино Мессиной, занимавшимся сутенерством. Убийство стало результатом грязной свары из-за денег между сутенером и проституткой, между махинатором и укрывательницей краденого, и в итоге подсудимая предумышленно включила газ, в котором задохнулся и умер Стэнли Ловкин. Тяжкое оскорбление действием? Провокация? Мы говорим здесь о шлюхе, не о монахине.

– Неправда! – выкрикнула Ада. – Что у вас в голове? – Она повернулась к присяжным: – Я понимаю, как это выглядит с его слов. Но все было не так.

– Мисс Воан! – прорычал судья.

– Было совсем по-другому. Дайте мне сказать, – взмолилась Ада.

– Мисс Воан, это последнее предупреждение. – Судья знаком велел Харрис-Джонсу продолжать.

– Ада Воан дождалась, пока Стэнли Ловкин крепко уснет, затем включила газ и удалилась, предварительно законопатив щели в окнах и двери. Она сознательно желала его смерти.

Взгляд, брошенный мистером Харрис-Джонсом на судью, не оставлял сомнений: эти двое в одной команде, если не в сговоре.

– Утрата самоконтроля случается внезапно. Это мгновенный отклик. Когда провокация, в чем бы она ни заключалась, настолько сильна, что разум отказывает. Но провокацию нельзя усиливать от случая к случаю. Она не может длиться годами. Это не покупка одежды в рассрочку, не возведение стены кирпич за кирпичом. Это происходит, – Харрис-Джонс щелкнул пальцами, – вот так. В один момент.

Он сел и уставился через стол на мистера Уоллиса.

Мистер Уоллис заикался. Начал он вкривь и вкось, спотыкался о согласные, давился гласными и застревал на «с». Ада заметила, что у него дрожат руки. Уоллис закашлялся, заморгал, помолчал несколько секунд. А потом сказал:

– Позвольте начать сначала. – Выдохнул, и речь полилась свободно, размеренно, как будто молодой человек заново обрел голос, а история, что он намеревался рассказать, окончательно созрела в его голове.

У мистера Уоллиса язык подвешен, спору нет, думала Ада, и как он ловко орудует этими внушительными длинными словами. Ада затаила дыхание, скрестила пальцы за спиной «на счастье», исполнилась надеждой.

– Базука. – Уоллис сглотнул слюну. – Этот термин употребила Ада Воан, описывая свое состояние. Он словно спустил курок И все выстрелило огнем, как из базуки. – Уоллис прищурился, стараясь поймать взгляд каждого присяжного. – Он вел меня к этому. Провокация, затеянная Стэнли Ловкином, была такова, что любой здравый мужчина, – он посмотрел на Аду, – или же любая женщина утратили бы власть над собой. Иначе говоря, господа присяжные, окажись в положении Ады Воан, вы повели бы себя так же.

Он дышал ртом, ему не хватало воздуха.

– Тяжкое. Оскорбление. Действием, – раздельно произнес мистер Уоллис. – То, что любого здравого мужчину заставит выйти из себя. – По мистеру Уоллису выходило, что здравой женщины в природе не сыскать. – Мисс Воан не была свидетелем акта содомии, прелюбодеяния или насилия над близким родственником. При ней ни одного англичанина не лишили незаконно свободы. Местом действия была Флорал-стрит, – продолжил мистер Уоллис, – не Бирма. И даже не Италия.

Присяжный в дембельском костюме ухмыльнулся. Мистер Уоллис поправил на себе мантию, поднял голову повыше, слегка сгорбился, словно сутулость добавляла ему лет.

– Обычное понимание провокации здесь неприменимо. Тем более если учесть, что подсудимая не схватилась за топор, или за кухонный нож, или за сотейник с тяжелым дном и убила Стэнли Ловкина в приступе безумия.

Он помедлил, восстанавливая дыхание, и склонил голову в сторону Ады. Он тоже играет, сообразила она. Устраивает представление.

– Но она и не замышляла убийства заранее. – Мистер Уоллис распрямил плечи. – Это был не единичный акт, не одно короткое тяжкое оскорбление действием, что спровоцировало ее. – Он покачал головой, будто отец, переживающий за взбалмошную дочь. – Женщины мыслят иначе. Их разум выбирает иные пути.

Вместо того чтобы разубеждать присяжных, сообразила Ада, он вкладывает им в головы новые мысли.

– Боль, пусть и непреходящая, утихла в послевоенные годы. Но Стэнли Ловкин разворошил прошлое, и эта боль вспыхнула с новой силой. Стэнли Ловкин. Станислас фон Либен. Одно и то же лицо. Одинаковая наружность. Одинаковое поведение. Он был в Мюнхене, он признался, что бросил ее в Намюре. Он разрушил ее жизнь. Этому мужчине было чуждо сочувствие либо раскаяние.

Мистер Харрис-Джонс высморкался, трубный звук поколебал тишину в зале, рассеял внимание слушателей. Мистер Уоллис терпеливо пережидал, пока обвинитель с презрительной миной спрячет платок в карман и расправит мантию сзади, будто фрачные фалды.

– Страдания, вызванные потерей новорожденного сына, – продолжил Уоллис, – а также участь жертвы нацистского плана по использованию принудительного труда являются той разновидностью страданий, о которых никто не хочет знать. Будь Ада Воан солдатом или военно-пленной, вернись она из Кольдица[70] или Бирмы, она нашла бы перед кем выговориться. Но ей пришлось носить горечь пережитого в себе, и эта горечь разрасталась в ней фистулой, истощая разум, и когда Стэнли Ловкин сознался, что это он был в Намюре, и уничижительно отозвался о ней как о безмозглой шлюхе – оскорбление по любым меркам, но в данном случае это было особо тяжкой и оскорбительной нападкой, учитывая события прошлого, – а затем применил к ней насилие, она включила газ, зная, что это приведет к его смерти. Она ничего не замышляла заранее. Временного разрыва между признанием Ловкина и ее действиями не было. Власть над собой она утратила в один миг. Провокация же, напротив, усиливалась в течение длительного времени. Раны прошлого не затягиваются и порой истекают гноем. Подсудимая не отрицает, что лишила жизни Стэнли Ловкина.

Старшина присяжных, казалось, ловил каждое слово защитника. Судья – скелет, обтянутый ко жей, – рылся в бумагах. Мистер Уоллис подождал, пока судья опять не сосредоточится на разбирательстве дела.