Избранные произведения - Александр Хьелланн

Микал Мордтман стал постоянным гостем в доме профессора. И на четырнадцатый день его пребывания в городе профессор устроил большой званый вечер в его честь.

Фру Левдал вскоре весьма разочаровалась в Мордтмане. Он был на три или четыре года моложе ее, однако она хорошо помнила, что дома, в Бергене, он был живым молодым человеком — восторженным борцом за ланнсмол, поборником свободы женщин, народа и всего народного.

Теперь перед ней был чопорный англичанин, который целые дни мог беседовать со скучнейшими людьми о соде и о костяной муке. Фру Венке едва обменялась с ним десятью словами. И она сразу нашла, что для своего возраста он был необычайно пресным.

Но сегодня во время торжественного обеда она тем не менее заметила, что он, одетый по английской моде, все же выгодно выделялся среди всех этих будничных людей, которых она слишком хорошо знала.

Обед проходил натянуто. Были приглашены только мужчины, причем некоторые из них прежде вообще здесь не бывали. Но в данном случае их пригласили, так как знакомство с ними могло быть полезным для молодого Мордтмана.

Однако сам профессор был весьма оживлен и, как обычно, любезен. Он провозглашал тосты за здоровье почетного гостя и желал ему всяческих успехов в его предприятии. Причем профессор поздравлял город с таким крупным и, несомненно, доходным делом.

Впрочем, многим было известно, что сам профессор не взял еще ни одной акции этого выгодного предприятия, которое он так расхваливал и за которое он пил.

Микал Мордтман и сам чувствовал в этом деле некоторую неувязку, и поэтому в своей ответной речи он попытался шутливо иронизировать над медлительностью вестландцев и над их чрезмерной осторожностью. Но в заключение своей речи Мордтман все же счел нужным сказать, что дело это пойдет на всех парусах, как только все за него возьмутся. Во всяком случае он, Мордтман, хочет на это надеяться, и так далее и тому подобное.

Произнесенная речь была бы просто-таки замечательной для Бергена. Фру Венке несколько раз покатывалась со смеху. Но, увы, в этом деле она была почти одинокой. Все эти бывшие шкиперы и засольщики сельди — из которых многие были хаугианцами,[47] — вовсе не годились для такого тонкого юмора. Они молча и с недоумением посматривали друг на друга.

Микал Мордтман встал из-за стола раздосадованный. Он понял, что проиграл игру.

Когда он приходил к этим людям и беседовал с ними с глазу на глаз в какой-нибудь там их полутемной конторе, он был серьезен и вел разговор в солидном тоне. А тут, за праздничным столом и за стаканом вина, его бергенская кровь легко пришла в движение — он вдохновился и вот, видите ли, произнес игривую речь. А ему, конечно же, надлежало говорить сухо и, так сказать, на фосфорно-кислом наречии, как он первоначально задумал.

Дом, в котором проживал профессор Левдал, был очень большой и старомодный. Даже с садом, что для центра города казалось не совсем обычным. Профессор откупил этот дом у муниципалитета, который в прежние времена устраивал здесь праздничные увеселения, а также торжества, в тех случаях, когда приезжал король или какой-нибудь принц.

В этом доме были огромные и высокие комнаты, к которым так хорошо подходила несколько старомодная мебель, привезенная сюда фру Венке.

Сегодня все комнаты этого здания были использованы, так как собралось пятьдесят человек. Даже в приемной профессора была устроена курительная. Тяжелые портьеры несколько задерживали табачный дым, который все же проникал в ту комнату, где сидела и разливала кофе сама фру Левдал.

В других помещениях были поставлены карточные столы. И теперь там группами собирались гости. За грогом, который подан был тотчас после кофе, они обсуждали цены на соль и другие коммерческие вопросы. Некоторые же из гостей шептались о новой фабрике.

Микал Мордтман с неудовольствием прохаживался по комнатам. Ему казалось, что теперь по всему видно, какую он совершил глупость. Эта мысль крепко засела у него в голове, и ему, конечно, представлялось, что дело обстоит значительно хуже, чем это было в действительности.

Эта неудача чрезвычайно задела самолюбие Микала Мордтмана. Тем более что несколько дней назад он написал отцу об отличных перспективах, на которые он рассчитывает. Должен ли он теперь сообщить отцу о своем позоре — о том, что он забылся за обедом и своей речью отпугнул от себя народ?

В Англии Мордтман сделался коммерсантом и душой и телом. И теперь ему становилось смешно, когда он вспоминал, что когда-то яростно боролся за ланнсмол и что его идеалом было жить для народа и вместе с народом.

Английский комфорт, постоянное омовение теплой водой, душ и привычка носить ослепительно белое белье в корне изменили его вкусы и отдалили его от народа. А то, что осталось в его крови от прежней жизни и от прежнего вдохновения, — обратилось теперь (так же, как и у отца) в живое желание спекулировать, обратилось в потребность кипучей деятельности, в потребность проявить себя и утвердиться в жизни.

Глубокое презрение к тому, чем он прежде сильно увлекался, породило в нем недоверие к сильным страстям вообще. Он стал холодным и крайне осторожным даже с женщинами, что ему также пошло на пользу.

Со своим отцом он был теперь в самых коротких отношениях. Они вместе продумали этот план насчет новой фабрики. Вместе решили, что сын будет директором, отец — управляющим и, кроме того, представителем английской фирмы. В общем, здесь были неплохие перспективы отличной прибыли. В случае же неудачи пропали бы только чужие капиталы.

Но вот если теперь эти чужие капиталы не появятся?

Микал Мордтман бросил в пепельницу сигару, выпил стакан грога и пошел в комнату фру Левдал.

Пить кофе уже закончили, и теперь служанка уносила посуду на кухню.

Вокруг фру Венке собралось несколько гостей, которые не курили или которые случайно остались за столом, продолжая беседовать с ней. В большинстве своем это были должностные лица, а также друзья дома, которые сегодня чувствовали себя лишними в этом пестром обществе.

Фру Венке приветливо воскликнула:

— Благодарю за вашу речь, господин Мордтман!

Мордтман чопорно поклонился и с некоторым недоверием посмотрел на нее.

В углу обширного салона он отыскал укромное место за этажеркой и там принялся перелистывать альбомы.

Между тем фру Венке возобновила прерванную беседу с гостями. Не без горячности она сказала ректору школы:

— Так вы говорите, что я должна успокоиться и должна надеяться на лучшее? Но я, господин ректор, не могу с этим согласиться, не могу уступить в этом вопросе.

Ректор, улыбаясь, сказал:

— Простите, фру Венке, но таких слов не было мною сказано. Я сказал, что если образование ребенка и его духовное развитие доверяются людям, которые сочетают свои знания и опыт с честным стремлением выполнить свой долг, то в этом случае родителям следует верить и надеяться, что их ребенок с божьей помощью попал в хорошие руки.

— Да, но кто мне поручится, что этот долг будет выполняться действительно с честным стремлением?

— Порукой этому — государство, правительство и сама система образования в нашей стране. Поверьте мне, фру Венке, наша система образования отнюдь не ниже, чем в любой европейской стране. А в религиозном и в нравственном отношении мы, несомненно, превосходим большинство других.

Фру Венке воскликнула:

— Да, но я своими глазами вижу, что дело у нас обстоит плохо — поразительно плохо, даже ужасно! Что же в этом случае прикажете мне делать?

Гости добродушно засмеялись над горячностью фру Венке. Вместе с ними засмеялась и она сама, хотя этот разговор был для нее серьезным и вовсе не смешным делом.

Набивая свой вместительный нос нюхательным табаком, ректор, снова улыбаясь, сказал ей:

— Вы — очень строгая дама, фру Левдал. Я и несколько учителей, которые присутствуют здесь, без сомнения ощущают себя виноватыми перед вами.

— О, извините меня, господа! Я и не подумала об этом! — воскликнула фру Венке, с улыбкой поглядывая на гостей. — Во всем виновата моя злополучная бергенская кровь, как утверждает Карстен. Когда мне приходит какая-нибудь идея, то я должна все, решительно все высказать. У меня уже давно сложилось убеждение, что наша школьная система чрезвычайно плоха!

Здесь, за столом, кроме ректора были еще учителя — заведующий народной школой кандидат Клаусен и старший преподаватель Абель, которому весьма нравилось, что по городу ходили слухи, будто он ухаживает за фру Венке.

Несколько позже к ним присоединился еще адъюнкт Олбом, который тотчас спросил:

— Не будете ли вы столь добры, фру Левдал, ответить нам, что именно в нашей школьной системе в особенности плохо?

— Все плохо! С самого начала до конца все плохо!