Эскадры красного гиганта - Максим Калашников

…Между Италией и Грецией в узком бассейне двигались подводные стартплощадки, откуда в первые минуты войны уйдут ракеты к Севастополю, Донецку и Киеву. Лодка, на которой он находился, прочесывала море, щупала гидролокатором глубь, стараясь засечь тяжелую тушу «Стратега». Он жил с моряками в тесном отсеке, где сумрачно горела лампа, пахло горьким машинным маслом, и от мерного рокота двигателя, от туманного желтоватого света все время хотелось спать. Он часами дремал, чувствуя, как тело его, заключенное в капсулу, скользит в подводных течениях, подвешенное среди зыбких слоев. Где-то наверху, на ослепительном солнце, по зеленым волнам плыли белоснежные корабли, розовели приморские города, круглились античные цирки…

… В отсеке акустика, среди циферблатов и индикаторов, нацепив наушники, он слушал звуки моря. Рокот винтов проплывавшего на поверхности танкера. Скрип и курлыканье рыбьего косяка. Бульканья, гулы подводных скал и хребтов. И однажды, среди переливов и шелестов, исходивших из огромной перламутровой ракушки моря, донесся жесткий металлический скрежет, похожий на царапанье стали. Лодка вошла в контакт с тяжелой субмариной противника. Звенела в отсеках тревога. Клубками проносились матросы. Лодка меняла курс. Командиры наводили оружие. Аппараты с остриями торпед разворачивались в сторону цели. Сквозь клепаный корпус, толщу морской воды он чувствовал, видел – медленно, мощно скользит громада «Стратега», проносит в своем чреве груз тяжелых ракет, излучает в пространство мерцание звука, волны тепла, едва уловимый шлейф радиации.

Шли учения у сирийского побережья. Два «противолодочника» гоняли подводную лодку. Резко меняли курс. Долбили дно эхолотами. Шарили гидролокаторами. Лодка ускользала, пыталась уйти от погони, а ее загоняли, травили среди солнца, песка, зеленых волн. С севера по воздушным коридорам, проложенным над Балканами, прилетели противолодочные самолеты. Огромно, мощно, жужжа винтами, проносили над мачтой красные звезды, белый пузырь радара. Выбрасывали буи, охватывая лодку зримой сетью, как волка цепью флажков. Он стоял на мостике сигнальщика, у бронированной рубки, где масляной краской были начертаны контуры чужих кораблей, и сигнальщик, худой, синеглазый, среди ветра и радужных брызг подносил к глазам тяжелый бинокль, искал среди лучей и сверканий черточку чужого фрегата. И такая внезапная нежность и боль к худому юнцу в линялом бушлате, к его огрубелым, в царапинах и цыпках рукам, к его юношеской шее, к его жизни, вовлеченной в грозную борьбу машин, прицелов, оружейных систем. Молитва о нем, чтобы вышел невредимым из этой борьбы, вернулся из зеленого взвара чужого горячего моря к прохладной росе, к свежей траве, к деревенской избе, где мать поджидает его среди огородных грядок. Так и стоял с этой болью, пропускал над мачтой грохочущий крест самолета.

Сторожевик нес дозор у побережья Израиля. Следил локатором за полетом боевой авиации. Израиль поднимал эскадрильи, проводил их на сверхнизких над морем, разворачивал к побережью Ливана и внезапным ударом громил расположения сирийских войск в долине Бекаа, палестинские отряды, опорные пункты ливанцев. Зенитно-ракетные полки, охранявшие подступ к Бейруту, были бессильны отразить нападение. Их радары не захватывали низколетящие цели. Сторожевик на море отчетливо просматривал побережье севернее Хайфы, отмечал скольжение морских и воздушных целей, направлял информацию зенитчикам побережья. Ночью в рубке штурмана он следил за мерным вращением зеленоватого луча, поджидавшего на экране редкие капли целей. Радар над мачтой шевелился в туманных звездах, вычерчивал из пространств отражения прибрежных скал, сонных лодок, одиноко взлетавшего «Боинга». Над долиной Бекаа, над оливами, над окопами, над воронками снарядов и бомб переливались разноцветные звезды. И мысли его были об уснувших, утомленных войной бойцах, о неведомых холмах и дорогах, по которым тысячи лет двигались войска, караваны, плененные народы. В древних могилах таился прах святых и пророков, и Христос на белой ослице въезжает в заповедный Град, шумит толпа, стелет под ноги ослице красные ковры и покровы, серебром звенит бубенец, и где-то в каменистой земле, под дерном иссохших трав, лежат ослиные кости, темнеет комочек умолкшего серебра. Он вышел из душной рубки. Стоял на мостике под сетчатым сплетением антенн, среди зеленых и розовых звезд. Пахло морем, железом, чернела, переливаясь, вода, и внезапно по небу, в прозрачном свечении, пронеслось небесное диво, крылатый таинственный Ангел, пропустивший свое оперение сквозь колючую мачту, орудийные стволы и ракеты. Стоя на мостике, он ощутил чуть слышное дуновение крыл. Не знал, что это было. Кто возник над морем, излетев из Святой земли. Не оставив отметку на млечном экране радара.

Американский корабль-док с контингентом морской пехоты, с десантными катерами в трюме, с эскадрильей штурмовых вертолетов занимался тактикой у берегов Ливана. В ночных полетах участвовали стремительные вертолеты «Си найт», тяжелые фургоны Сикорского «Си-сталион». Он следил в бинокль за пульсирующим габаритным огнем, косо летящим над мачтой. Доносился металлический гул, удалялся. Пульсирующая красная ягода замедляла движение, повисала в пространстве, медленно опускалась. Над палубой дока вспыхнул аметистовый сноп, в нем скользило тело боевой машины. Сквозь пространство он угадывал медленное движение вертолета по клепаной палубе, усталость пилотов, проблеск стальных лопастей…

На малом сторожевом корабле они ходили за авианосцем «Саратога». Шли бои в Ливане. Махина авианосца, покинув Неаполь, выдвигалась в восточную часть Средиземного моря, в район конфликта. В раскаленной долине катили броневые колонны, горели селения, пылила пехота. А здесь, в зеленой воде с туманным горячим солнцем, двигалась дымно-железная, похожая на вулкан громада, и малый корабль скользил за ней по пятам. Следил, не начнется ли массовый взлет авиации, не сорвутся ли с палубы эскадрильи «Фантомов». Устремятся на север – к Севастополю, военным заводам Украины, к угольным шахтам Донбасса. И тогда, не давая развернуться атаке, оживет вся рассеянная вдоль африканского побережья советская Пятая эскадра. Атакует американский флот. Лодки станут топить «Саратогу». Развернутся бои над морем. Эскадра, погибая в неравном скоротечном сражении, смягчит ядерный удар по Союзу. Сторожевик неотступно шел за туманной горой. Разведчики опускали на воду катер, приближались к авианосцу и сачком вычерпывали из моря падающие с авианосца отбросы. Обрывки газет, пузырьки, очистки, раскисшую склизкую дрянь, набивали ею мешки, чтобы после выуживать из мусора информацию о противнике. Имена офицеров, почтовые счета, письма к домашним, подробности корабельного быта. Он стоял на катере, чувствуя на затылке горячий липкий компресс солнца, воды и соли, ощущал зыбкое колебание днища. Глаза его следили за расплывчатым громадным сгустком железа. И – внезапное наваждение. Тепловой удар среди едкой изумрудной воды. Вылетают из глубин ртутные тайфуны ракет в шлейфах огня и пены. Пожары горящих кораблей. Рулеты и карусели бьющихся в небесах эскадрилий. Белый взрыв авианосца, разбрызгивающий осколки и капли самолетов. Кипяток Средиземного моря, в котором вываривается живое мясо, алюминий и рваная сталь. По всему горизонту вдоль Африки, Сицилии, Греции – копотно-рыжее зарево пылающих городов. Этот бред продолжался мгновение. Видение исчезло. Разведчик подтягивал, перебирал мокрое древко сачка. Вытягивал на борт капроновую кисею, набитую размокшей бумагой…»

Мы, в сотый раз перечитывая эти строки, пьем их, как старое вино, вливая его огонь в наши жилы. Проханов, «Последний солдат империи». Из душного мира «новой цивилизации», из бессмысленного копошенья в сонме барахолок, офисов, «купи-продай», из унылого однообразия с трясущимися грудями продажных девок, блатными аккордами и мишурным блеском ночных клубов они переносят нас в грозный и прекрасный мир имперской стали. Мир силы и борьбы. Мир людей с твердо изваянными лицами и суровой решимостью.

Мы помним, как на Проханова с визгом и проклятиями обрушивалась стая курчаво-картавых «цивилизаторов», кляня его как милитариста и шовиниста. Стая не мужчин, не женщин – а некоего «нечто». Слизи, не ведавшей мира воинов, не нюхавшей кисловатого запаха пороховой гари, не ведавшей азарта и горячки боевых тревог, сверхнапряжений и радости от меткого выстрела.

Субпассионарная трусливая нечисть, она не знала ни боли в натруженных мышцах, ни холодной стали оружия в своих руках. Вот и флот русский она сделала кучей ржавья без чести да совести. «По морям проститутки с боевиками еще не плавают, но флотом командуют такие же трусливые офицеры… Не так давно в южнокорейских водах произошел инцидент в духе кинобоевика „Пираты ХХ века“. Быстроходный разбойничий катер погнался за российским судном. Но далее произошло наоборот – судно оказалось не беззащитным сухогрузом, а до зубов вооруженным большим десантным кораблем (дело было ночью, и по силуэту десантник сошел за купца). В кино безоружный экипаж вступил в бой с пиратами, а наш корабль кинулся удирать во всю прыть… А когда те стали нагонять, развернул орудия в противоположную сторону и открыл огонь. Пираты поняли, с кем имеют дело и что денег в кассе корабля столь же много, как и храбрости у его офицеров, и повернули назад», – писал уже известный вам Александр Широкорад в газете «Трибунал» (январь, 1997). Деградация наших моряков не случайна: доведенные до нищеты, десантные корабли стали использоваться для перевозки подержанных иномарок на радость владивостокской «братве». И если раньше при встрече с нашим боевым кораблем американцы почтительно брали под козырек, играя имперский наш гимн, то теперь их матросня спускает штаны, выставляя бело-черные задницы. Глядите, русские, чего вы стоите ныне! «Чтобы получить боеспособные вооруженные силы, надо начинать со школьного учебника истории, написанного русским, а не космополитом с двумя паспортами. Нужны патриотическое телевидение, патриотическая пресса…» – с горечью пишет Широкорад. И он глубоко прав!