В нескольких шагах граница... - Лайош Мештерхази
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Они могли пойти только туда.
– Ведь вы видите: даже собаки…
– Другой дороги здесь нет, только эта.
– Как нам идти, господин инспектор? Если бы были хоть какие-нибудь веревки…
Если б преследователи так не вопили, то услышали бы шум, который производили мы, переползая от куста к кусту; но они не слышали и не видели нас – мы наполовину были скрыты скалой.
Было жарко, и пиджаки на нас были внакидку. Вдруг пиджак Белы зацепился за куст. Куст сдернул его прежде, чем Бела успел схватить. Он стоял посреди крутого склона пропасти, выделяясь в темноте белой рубашкой. Это заметили преследователи и стали в волнении показывать друг другу. Кто-то из них громко крикнул:
– Стой, будем стрелять!
– Назад, где скала закрывает, – прошептал старик и прыгнул, как горная серна.
Мы за ним. В самый последний момент во все стороны разлетелись осколки скалы. Мимо нас просвистели пули.
Все наши старания оказались напрасны – мы скользили, катились вниз и снова попали почти на дно пропасти.
– Надо попытаться пройти туда! – тяжело дыша, сказал старик и показал рукой вправо, где выступ скалы закрывал еще больше.
Мы поползли за ним, с трудом преодолевая метр за метром, держась за бурьян и кусты.
Хотя бы на миг остановиться, немного отдохнуть! Но нет, нельзя, надо пробираться дальше! Метр за метром! И знать, что если преследователи сделают несколько шагов, если хоть одному из них удастся пройти по узкому выступу, мы станем хорошей мишенью – у них рефлектор, они осветили им весь склон пропасти… К счастью, та ближайшая точка, куда еще достигал свет, находилась в добрых десяти метрах от нас.
Мы молча боролись за каждый метр, слышалось только тяжкое дыхание. В такое время нельзя определить расстояние – мы могли лишь предполагать, что прошли больше половины горного склона.
– Ну, теперь нам придется туговато, но, если взберемся, достанем рукой за висящие корни крайних деревьев. Вот так, еще один метр, еще!
А Тамаш Покол вопил:
– Трусливые псы, и вам не стыдно? А как те перешли? Ведь они только здесь могли перейти!
Кто-то испуганно объяснял, я слышал лишь отдельные слова: «…забежим по дороге вперед…», «…назад до поселка…»
Слова Тамаша Покола я едва разобрал, он почти захлебнулся от крика:
– Вы не слушаетесь приказа?
Тут, к счастью, я ухватился за первый довольно толстый корень, теперь хоть минутку отдохнут дрожащие от усталости ноги. Момент, несколько более спокойных вздохов…
Старик шел впереди меня, Бела за мной, на расстоянии протянутой руки. Я протянул руку назад, чтобы ему помочь.
И вот, обернувшись, вижу, что там, с другой стороны пропасти, по выступу скалы пробирается долговязый инспектор. Он со страхом делает первый шаг, обнимает скалу точно так же, как раньше делали мы. На голове у него шоферская кепка, одет он в светлый пыльник, на ногах сапоги и, как я заметил, на плече болталась винтовка.
– Быстрей! – с ужасом подгонял я товарищей, они не видели новой опасности. – За нами идут!..
Ползти еще три-четыре метра; если доберемся до леса, – отлично, а Тамашу Поколу осталось сделать всего два шага – потом он сможет спокойно стрелять. Мы старались идти друг за другом и громко дышали. Раньше наши подошвы скользили по скалам, а теперь мы вышли на выветрившуюся, осыпавшуюся почву, и это было еще хуже. Продержаться еще немного! Вот старик уже обнял ствол крайней сосны. Вот он протянул мне руку, помог. Так! Теперь Беле!
Мы оба сразу упали на землю.
И в этот миг раздался душераздирающий вопль, такой, от которого в жилах стынет кровь.
Я увидел какую-то неясную фигуру с длинными болтающимися ногами и руками, она катилась вниз с неимоверной скоростью по все еще белеющей стене скалы. Потом раздался звук резкого падения, и на мгновение наступила глубокая, мертвая тишина.
Старик Эберлейн что-то пробормотал и снял шляпу.
– Я пойду вперед, – сказал он потом, – здесь недалеко проходят патрули. Если я закурю, остановитесь!
Мы подождали, пока затихли его шаги, и стали осторожно красться за ним. В одном месте он остановился, остановились и мы. Он пошел дальше, мы последовали за ним; он снова остановился, трижды тихо кашлянул, подзывая нас.
– Здесь опять будет просека, – шепнул он. – Граница – середина просеки. Вы, может быть, еще увидите белые пограничные камни. По эту сторону от них Венгрия, по ту… Только осторожно, здесь тоже часто патрулируют. Надо проверить, нет ли движения там. Они ведь тоже постреливают… Откуда им знать, кто контрабандист, а кто политический эмигрант…
Пройдя пять – десять метров, он останавливался и прислушивался. Было тихо, лишь изредка потрескивали ветви, это в медленно опускавшейся ночи охлаждался лесной мир.
Через пять – десять минут мы вышли на просеку. – Ну, – показал старик вперед, – видите? Там камень, а вот другой. Если провести между ними линию, это граница. Вам надо оказаться за ней… Оттуда вы пойдете дальше, прямо вперед на четыреста – пятьсот шагов и выйдете на дорогу. Красивая, широкая дорога, по ней вы свернете направо, пройдете минут десять – пятнадцать и найдете лесной дом. Крикните, что хозяев приветствует отец Эберлейн. Кричите громче, они крепко запираются. Там, в уединении, живут старые муж и жена, сын их погиб на войне, они, бедняги, боятся жить одни в лесу, близ границы… Оттуда пойдете дальше и через часок придете в Шварценбах. Но помните: будьте осторожны, лучше дождитесь рассвета, потому что добрая часть дороги проходит у самой границы, ясно? Заблудитесь, свернете, и легко попадете в руки нашим часовым. Будьте осторожны, счастливого пути, товарищи! – И он раскрыл объятия.
Я обнял старика.
– Дорогой дядюшка Эберлейн, мы никогда не сможем отблагодарить вас…
– Не благодарите, слышите! – чуть не закричал он. – Ведь вы еще здесь!
– Большое, большое спасибо, – сжал его руку двумя своими Бела.
– Прошу вас, – сказал старик, – не обижайтесь, что мои сыновья… Но, когда вы из Шварценбаха пойдете в Винернейштадт – придете туда завтра к полудню, – отыщете венгров, товарищей, и узнаете, почему так вышло. Мои сыновья молодцы, – его голос дрогнул тепло, – молодцы…
На следующий день мы узнали, почему они сначала отказались. В этой части границы было главное место переправы для участников нелегального партийного движения, и оба сына и старик Эберлейны были почтальоны и проводники. Они не имели права рисковать из-за двух безработных, которые и в самом деле с таким же успехом могли перейти границу в Сомбатхее или в каком-либо другом месте. О наших делах, однако, они уже знали. Они получили сообщение из Винернейштадта – точно так же, как и другие товарищи, живущие вдоль границы, – если мы появимся, чтобы нам сразу помогли перейти. Однако это вовсе не касалось Шандора Варна Густава Сечи!..
– Тишина, – прошептал старик, – и там тоже. Скорее!
Мы обнялись еще раз: когда мое лицо коснулось морщинистых щек старика, я почувствовал, что они влажны. Дорогой дядюшка Эберлейн…
– А вы, отец Эберлейн?
– Я? За меня не беспокойтесь. Я потащусь дальше, вглубь, докурю табак и потихонечку по другой, хорошей дороге побреду домой…
– А если…
Он отмахнулся.
– Меня знают все пограничники. А потом, что я сделал, скажите? Видел я вас? Нет. Собирал ветки, верно? Я быстро соберу добрую сажень. И грибы для солдат!..
Мы стоим здесь! Еще десять шагов – и мы свободны… Мы еще раз внимательно посмотрели влево и вправо, присмотрели два камня, вообразили себе линию между ними и двинулись напрямик.
Мы большими прыжками пересекли бугристую, каменистую просеку. Не было на ней ни кустов, ни бурьяна. Все это выкорчевали, чтобы лишить контрабандистов укрытия.
Я не заметил, когда мы перешагнули эту линию. Достигнув леса по ту сторону просеки, мы все еще продолжали бежать. Лишь пробежав добрых пару сот метров, я, споткнувшись о корень и уже не имея сил удержать равновесие, упал на теплую, мягкую лесную землю, пропитанную запахом хвои. Это уже была безопасная земля. Рядом со мной упал Бела. Мы ощупью нашли руки друг друга и так, лежа, пожали их. Мы не говорили ни слова.
Было девять часов вечера, 17 июня 1921 года, понедельник…
Скоро мы вышли на дорогу, нашли лесной домик и через высокий дощатый забор прокричали привет от отца Эберлейна. В домике тотчас вспыхнул свет керосиновой лампы и послышались старческие шаркающие шаги. Хозяйка горевала, что может угостить нас одним молоком. Боже мой, до чего же хорошо было это парное, совсем еще теплое молоко!
Мы переночевали у них. Они предложили нам свою единственную кровать, но мы отказались и пошли спать на чердак, на сено. Сон одолел меня сразу, я еще ни разу в жизни, кажется, так крепко не спал. Когда мы наконец проснулись, солнце стояло уже высоко…
И – это было такое прекрасное чувство – мы сразу все вспомнили: мы свободны, мы здесь, удалось!..
