Я и мой летучий мышь - Ольга Мяхар

— Кэт, опусти руки и иди эротичной походкой! Я буду что-нибудь петь романтическое. А Кэрт…

— Я дрова несу, — кивая на корягу.

— А Кэрт будет идти позади нас и тащить дрова. Итак. Готова? Пошли.

И Пых запел. Громко, пронзительно, с чувством, стараясь попадать в ритм моего шага. Вздохнув, я решила послушаться совета и, старательно виляя задом, пошла в сторону поляны, периодически спотыкаясь и ловя себя на том, что снова пытаюсь прикрыть прорехи руками. Представляя лицо василиска, когда он меня увидит. У него не то что пульс — у него давление подскочит, и смеяться надо мной он будет еще долго.

Луна, ты моя половина!Ну где же ты ходишь, любимый.Одна я стою и сгораю,От стра-асти горячей пылаю, —

надрывался Пых.

Я, заслушавшись, чуть приостановилась.

— Кэт, я сказал — эротичной походкой. А не вихляющей. Веди себя естественно, — громким шепотом на ухо.

Закусив губу, смотрю себе под ноги, покраснев при этом до кончиков ушей. Но, как говорится, жить захочешь — еще не так раскорячишься.

Умира-аю от любви,Погибаю в одиночку.Где ты, милый, помоги,Скорота-аем вместе ночку.

Мышь так фальшивил, что порой его пение казалось мне визгом. Василиск, сидевший на поляне, с интересом посмотрел в мою сторону, прислушиваясь к словам песни и наверняка получая от всего происходящего немыслимое удовольствие. Нервно улыбаюсь и останавливаюсь.

— Прогнись, — прошипели на ухо.

— Что?

— Прогнись, я сказал. Эротишнее! Еще! Да не надо на мостик становиться, Кэт.

— Я не умею эротишно! — громким шепотом прошипела я в ответ.

— Все умеют! Даже кошки.

— И потом, темно же. Он все равно ничего не видит.

— Напротив, я вижу все, — довольно сообщил Дрейк.

— Вот! Видишь. Все было не зря.

Мне хочется застрелиться из арбалета или удавиться, прямо здесь и сейчас. О боги, что еще мне надо сделать в этой жизни, чтобы выжить? И на что я готова пойти?

— Ну и как… — Переступаю с ноги на ногу, чувствуя, как кожу обдувает в самых неожиданных местах. — Тебе нравится?

— Даже не знаю… — ошарашенно произнес Дрейк.

— Хм. — Кошусь на Пыха. Тот воодушевленно запел, потыкав меня в щеку и намекающе подмигнув.

Я не такая, как все,Я удивительный лотос,Принадлежу лишь себе,А для других нужен пропуск.Я буду петь до утра,Я соблазняю словами.Но только ради тебяНочью пою я стихами.О, мой прекрасный калиф!Ближе ко мне подползай же.Я не виденье, не миф.Вижу, ты счастлив, давай жеКрепче, сильнее прижмиГрудь волосатую к пузу.Пузо мое, ты учти,Я заменяю здесь музу.

Меня трясло. Стараюсь спрятать смех за кашлем. Пых же вошел в раж и явно почувствовал какую-то свою личную волну. Его больше не интересует, что я там вытворяю, он просто поет, периодически вспархивая мне на голову, откуда — снова сползал на плечо или падал в капюшон и ведь не сбился ни разу… Но песня становилась все более и более… пошлой, что ли. Что не могло не напрягать. Между тем василиск отбивал ритм сапогом и явно был захвачен сюжетом. Так что Пыха я прерывать не спешила, оттягивая тот момент, когда эта синеглазая сволочь начнет выдавать комментарии насчет моей выходки. Кэрт стоял, прислонившись спиной к дереву, не мешая и наблюдая молча, но с глубоким интересом все того же юного натуралиста.

Ты все пыхтишь и скрипишь,Плачешь от счастья, дурашка.Знаю, ты ночью храпишь.Вот для тебя промокашка.Милый, не бойся, я здесь,И не покину до гроба.Милый, ну что ты дрожишь?Ты так невинен и робок.Ну же, целуй же в уста,И прижимайся всем телом!Я создана для тебя,Мертвая женщина в белом.

И тут он разом умолк, закончив петь на очень высокой ноте, едва меня не оглушив. Печально оглядевшись вокруг, он вернулся из мира, созданного силой своего воображения, и зачем-то погладил меня по щеке.

— Почему мертвая? — уточняю я шепотом.

— Потому что это его смерть, — печально.

— Ты решила меня удавить? — поинтересовался заинтригованный василиск.

— Нет. И я не в белом.

— Да это уже не о тебе, — отмахнулся Пых. — Это о ней!

— О ком? — Мне просто любопытно.

— О ней. О смерти. С косой, в белом саване. Ну знаешь, как в сказках.

— А я-то тут при чем? — Василиск явно был расстроен тем, что внимание переключилось с него на Пыха.

— Ни при чем. Можешь идти, — пискнул Пых и полез в капюшон, продолжая что-то напевать себе под нос, уверенный в том, что у него только что прорезался дар сказителя.

Делаю знак Кэрту и поворачиваюсь к Дрейку.

— Мы, кстати, дрова нашли.

На поляну вытащили корягу и грохнули у ног василиска.

— Всего одно бревнышко? — выгнул тот дугой бровь.

— А что, тебе не хватит? — с сарказмом в голосе.

Меня смерили холодным взглядом.

— Хватит. Но совет тебе на будущее — выбирайте бревна поменьше.

— Вот сам их и таскай! — высказался Пых.

Но василиск ничего не ответил — он был занят созданием заклинания по расщеплению бревна на кучу мелких полешек.

Сидим у костра. Кутаюсь в складки плаща. Подо мной — пять одеял. Их я позаимствовала еще в замке графа, запихав в безразмерную суму, я совершенно о них забыла и только сейчас вспомнила. Дрейк сидит рядом, но на земле. Ему, по-моему, в принципе не знакомы такие понятия, как холод, простуда или ломота в костях после ночи, проведенной на сырой, изувеченной корнями земле. Пых сидит на моих коленях и ест ветчину.

— А ты умеешь петь?

Кошусь на Кэрта. Дрейк — сидит неподалеку и горстями бросает опилки в костер. Почему опилки? А потому что он что-то напутал в заклинании расщепления, и от коряги осталась приличная гора опилок вместо дров. Пыха это особенно порадовало, и он хохмил минут пять, уверяя меня в полный голос, что кое-кто опилок понаделал от нервов и общего невроза.

Я согласилась и тоже съязвила, но шею чувствительно сжало, так что пришлось заткнуться. Василиск — молчал, то ли удрученный неудачей, то ли просто злой, как обычно.

— Петь? Тебе не хватило песни Пыха?

— Мофу пафтафить, — прочавкал мышь, глазки которого поблескивали от счастья.

— Не знаю. Не пробовала.

— Знаешь хоть одну песню?

Киваю. Кто ж их не знает. У меня под окнами родного чердака такие серенады разносились… не мне, конечно, предназначавшиеся, но пели часто и со вкусом. А все благодаря жившей на втором этаже (прямо над магазином папаши) купеческой дочке. На мой взгляд, он была полновата, особенно в щеках, отчего ее глаза казались всегда полузакрытыми. Но золотистые кудряшки и состояние папы окупали такую мелочь с лихвой.