Волчья ягода - Ольга Егорова

– Тогда ладно. Можешь поцеловать ее… три раза.

– Митька! – проорал Арсений что есть мочи. – Митька, слазь с качелей! Тормози, тебе говорят! Дай ребенку покачаться!

– Ребенок уже и так достаточно качался! – проорал в ответ Митька, но с качелей все же слез потихоньку. Тут же на его место заполз радостно визжащий Федор.

Оставалось только дождаться, пока нерасторопный медведь по фамилии Жидков доковыляет до Арсения, и в двух словах объяснить ему ситуацию.

– Ты чего это разорался, а? – удивленно поинтересовался Жидков, окидывая своего начальника взглядом, в котором без труда читался уже поставленный диагноз.

– Потом объясню, – отмахнулся Арсений. – Мне сейчас некогда, понимаешь? Только я тебя прошу как человека… Как друга, можно сказать… Как лучшего друга… Пусть Федор часочек покачается, ладно? Ну, ты же взрослый мужик, чего брови хмуришь? У тебя еще целый день впереди, накачаешься, а для меня это… Для меня это вопрос жизни и смерти!

– Ну ладно, – ответил удивленный Жидков. – Если все так серьезно.

– Серьезнее не бывает! – прокричал Арсений и подорвался с места, собираясь установить еще один мировой рекорд в беге на пятьсот метров. Обернувшись уже на бегу, прокричал: – Да, и шоколадку если будет просить, то я ему разрешил! Три дольки! Понял? Три дольки – можно!

– Понял, – пробормотал себе под нос Митька, который, конечно же, понял только одно: его шеф сошел с ума. И что теперь с шефом дальше будет, никому не известно.

Добежав до поляны, на которой оставил Майю, Арсений остановился, растерянно оглядевшись вокруг: Майи не было.

Он совершенно точно помнил эту поляну, небольшой островок свежей травы и желтых одуванчиков среди густых зарослей деревьев и высоких кустов, покрытых темно-зелеными узкими листьями на коротких черешках и усыпанных ярко-красными ягодами. Еще несколько минут назад здесь, возле широкого, с растрескавшейся корой дубового ствола они стояли так близко друг от друга и собирались…

Собирались, черт возьми, целоваться!

От злости на себя, клинического идиота, на Федора, самого вредного и глупого ребенка на свете, на жизнь, которая не сложилась, хотелось кричать и топать ногами. Хотелось дать самому себе в морду, да покрепче – так, чтоб искры из глаз полетели, чтобы стала эта морда фиолетовой. Хотелось повеситься на суку ближайшего дерева или закопать себя живьем прямо под этим деревом и притоптать сверху свою могилку, чтобы никто и никогда уже не сумел раскопать обратно.

– Майя, – прошептал он.

Конечно же, она не откликнулась.

Сорвавшись с места, он бросился вперед. Колючие ветки деревьев царапали лицо и шею, ярко-красная ягодная россыпь мелькала перед глазами, как искры близкого пожара.

Кажется, это и есть та самая ягода, которую называют волчьей, подумал Арсений. Ядовитая ягода. Съесть, что ли, парочку? Или штук сто, чтоб наверняка?

Остановился и тут же увидел Майю.

Она шла по тропинке впереди, в нескольких метрах. Шла торопливо, и не шла даже, а бежала. Убегала – от него…

В несколько прыжков одолев расстояние, их разделяющее, он схватил ее за плечи и развернул к себе лицом. Попытался разглядеть в глазах обиду, злость, радость – хоть что-нибудь…

– Я… – выдохнул он, так и не поняв, что же там увидел. – Я вот… вернулся.

Она кивнула:

– Вижу.

И он вдруг почувствовал, что не надо больше ничего говорить, потому что каким-то чудесным, волшебным, непонятным образом время остановилось в тот момент, когда он убежал, оставив ее одну на поляне. Как будто и не было этих мучительных, невыносимых минут такой обидной и нелепой разлуки, в которой он был так виноват, что из-за этой вины почти всерьез собирался что-нибудь с собой сотворить.

Арсений тихо засмеялся, вспомнив свои дурацкие мысли, и прижал ее к себе.

Волосы ее пахли лесом, пахли сладкой пыльцой желтых одуванчиков. Вокруг, склонившись, стояли деревья, ограждая их от всего остального мира, создавая для них двоих свой, личный, особенный мир, из которого вдруг исчезли все звуки, кроме гулкого биения двух сердец в одном ритме.

Он целовал ее волосы, глубоко вдыхая их неповторимый волшебный запах, легко касался губами, сжимая в ладонях ее лицо. Потом поймал рассеянно блуждающие по его спине тонкие пальцы и поцеловал каждый палец, каждую мягкую подушечку и каждый ноготок. Целовал теплые ладони, на одной из которых увидел заметное пересечение двух четко обозначенных линий. Эти линии шли дальше, вниз по руке, сливаясь в одну, – Арсений успел даже подумать, что это наверняка две линии жизни, его и ее, что бы там ни говорили профессионалы-хироманты про то, что у каждого человека на руке может быть только одна, своя собственная, линия жизни. Нет, у Майи их было две, и одна из них совершенно точно принадлежала ему, Арсению Волку, просто раньше они оба об этом не знали.

Он целовал нежный изгиб ее шеи и вспоминал почему-то клетчатый листок, который три недели назад увидел приклеенным на фонарном столбе у остановки. Вспоминал круглые и ровные, с идеальным наклоном вправо, буквы, которыми был исписан этот клетчатый листок. Вспоминал ватные тампоны, намазанные светло-бежевой мазью с непроизносимым названием, которые, на его счастье, умудрился проглотить Федор…

И про Федора подумал – какой же у него все-таки глупый, непроходимо глупый и чудовищно упрямый сын, который почему-то не разрешает ему целовать Майю и на Майе жениться. И решил серьезно поговорить с Федором, непременно, сегодня же вечером, поговорить строго и серьезно, как отец с сыном, как мужик с мужиком, в конце концов…

И еще что-то такое успел подумать – смешное и не важное и только потом уже поцеловал ее в яблочные губы, окончательно потеряв способность к каким бы то ни было размышлениям.

Когда часа через два они вернулись на берег, все дружно начали делать вид, что ничего «такого» не случилось.

Никто не полюбопытствовал даже, почему это Арсений и Майя вдруг стали обращаться друг к другу на ты. Ни одна живая душа не заметила, что Арсений ужасно лохматый, и не сделала ему замечания о его неподобающем внешнем виде. Никто не удивился тому, что Майина коса перестала после прогулки быть косой, превратившись в длинный хвост, кое-как скрепленный на затылке желтой резинкой.

Никто не обратил внимания на то, что в волосах ее запутались листья и мелкие сухие ветки.

Никто не заметил, что они вышли из леса, держась за руки, и с тех пор этих рук уже не расцепляли – как будто там, в лесу, они нечаянно испачкали руки в клейком древесном соке и теперь эти руки одна к другой приклеились просто намертво.