День разгорается - Исаак Гольдберг

— Из Павла вышел бы толк, если бы юноша занялся собою, следил бы больше за своими поступками, — говаривал Скудельский Вере, которая поглядывала на Павла слишком внимательно. — Вот никак я не ожидал, что он пойдет к социал-демократам! У него темперамент чистейшего идеалиста, и как ему пристал жестокий материализм эсдеков, не понимаю!.. Обиднее всего, что вот такие, как Павел Воробьев, чуть ли не возглавляют рабочее движение! Куда они заведут рабочих, аллах ведает!..

И с еще большей горечью отзывался Вячеслав Францевич о Гале:

— Что сталось с девушкой, не понимаю! Видно, брат на нее влияет... Ах, не нравится мне все это, очень не нравится!..

Не одному Вячеславу Францевичу многое очень не нравилось. Конечно, старик Суконников, Созонтов и другие больше всех высказывали свое недовольство. Но в то время, как обыватели, потревоженные забастовками, попыткой погрома, а теперь военными беспорядками, опасливо бранили тех, кто, по их мнению, во всем этом был виноват, суконниковская компания не сидела сложа руки. Недаром кум Огородникова предупреждал о каких-то темных приготовлениях, которые совершаются в Спасском, недаром посмелел пристав Мишин. Недаром кой-где на заборах снова появились кривые, второпях и трусливо выведенные мелом надписи «бей жидов!»

И был случай, когда днем в тихом переулке, какие-то неизвестные избили старого еврея. И снова слово «погром» зашелестело по обывательским квартирам. И снова Вайнберг и другие богатые евреи заволновались. Теперь им предстояло решать очень сложную задачу.

— Ну, прекрасно, — с горечью и тревогой говорил в синагоге после субботней службы Вайнберг раввину и другим почтенным коммерсантам. — Я понимаю, когда есть начальство. Оно, хоть самое сердитое и плохое, все-таки начальство. С ним можно поговорить, ему можно подать прошение. Но что, скажите мне на милость, вы поделаете, когда вроде того, что никакого начальства нету? Губернатор молчит, полицеймейстер молчит, воинский куда-то спрятался. Спрошу вас, куда же нам обращаться?

— А эти?.. — осторожно подсказали Вайнбергу.

— А самооборона и этот самый рабочий совет? — уточнил раввин.

— Эх! — махнул рукой Вайнберг. — Совет-шмомет!.. Не говорите мне про них! Они против капитала! Они райские сады для рабочих собираются строить на земле!.. Что они могут сделать для нас?!

— Самооборона помогла ведь... — напомнил кто-то осторожно.

— Помогла! — вспыхнул Вайнберг. — На наши деньги помогла!.. Накупили пистолетов и теперь этими пистолетами наверное пользуются, чтобы я не знаю что проделывать!..

— Очень плохо... — причмокнул глубокомысленно и огорченно раввин. — Но надо уповать на всевышнего. Во всем его воля!

— Не спорю! — вздохнул Вайнберг и закатил глаза.

— Доброй субботы! — пожелал раввин.

— Доброй субботы! — сунул ему руку лодочкой Вайнберг и пошел домой, неся на себе бремя новых забот, опасений и своих капиталов.

Но беспокойство и недоверие господина Вайнберга были преждевременными и необоснованными. Город еще был далек от погрома и от беспорядков. И совет рабочих депутатов, и военный стачечный комитет, и самооборона, и, наконец, новые боевые дружины были настороже и охраняли порядок.

— Надо быть решительными и стать хозяевами положения!.. Надо широко развертывать вооруженное восстание!..

Сергей Иванович выжидающе поглядел на других членов комитета и привычно потрогал очки.

Заседание комитета происходило поздно ночью. С утра в тот день город был в небывалом возбуждении: толпа солдат утром встретила случайно офицера, которого все ненавидели, и стала его избивать. Офицера еле спас член военного стачечного комитета. Солдаты неохотно отпустили злополучного штабс-капитана, но с членом стачечного комитета вступили в жаркую перепалку.

— Чего вы их, иродов, защищаете?! — напустился на комитетчика остролицый, черноглазым, низенький солдат. — Неужто народу правов нет расправиться с ними?.. Всю кровь они у нас выпили!.. Братцы, да что же это?!.

— Почему не изничтожите их? — подхватили другие. — Вишь, нас какая сила!

— Против нас никто теперь не устоит!.. Заявляйте, чтоб всех убрать, всех уберем!

— Всех уберем!..

Длинная горячая речь члена военного комитета плохо убедила солдат. Они разошлись неохотно, ворчливо и настороженно переговариваясь. Они понесли свою недоверчивость и подозрительность другим своим товарищам и те тоже заволновались, тоже налились настороженностью и смутной тревогой.

— Братцы! — понеслось из казармы в казарму. — Что же мы ждем? Вот за начальстве заступаются наши выборные, офицеров сволочных жалеют!.. Братцы, чего на них глядеть!?.

— Айда генерала вышибать!.. Пусть кончает волынку! Пусть распускает по домам!.. Не то разнесем!

— Расшибем к чортовой матери!..

Из казармы в казарму полетела молва, покатились невероятные слухи. В стачечный комитет, к выборному начальнику гарнизона стали приходить ходоки, делегации от частей.

— Где офицерье? Кто их прикрывает?

В военном стачечном комитете успокоили ходоков:

— Кого надо было, арестовали. На главной гауптвахте сидят.

— Правильно это? Никакого обману?

— Обману нет никакого!.. Посылайте выборных, удостоверьтесь сами на гауптвахте...

Когда солдаты уверились, побывав на гауптвахте, что там, действительно, содержатся офицеры, в казармах стало поспокойней. Но волнения окончательно не утихли. Среди солдат зрели смутные, но упорные настроения. Об этих настроениях узнали комитетчики. Узнал Сергеи Иванович. Ему пришлось поспорить с двумя солдатами, членами военного стачечного комитета. Солдаты с хмурым смущением выражали желание:

— Скорей бы додумывалось начальство распускать по домам запасных!

— С людьми сладу нет. Горячатся, волнуются, а сами не знают чего!..

Сергеи Иванович оглядел обоих внимательно. Оба молодые, оба связались с организацией недавно. Оба в солдатских шинелях похожие друг на друга. Даже голоса их показались Сергею Ивановичу одинаковыми.

— Что значит, сладу нет? — сурово спросил он. — Вы разъясняли, товарищи, солдатам положение дел? Вы выяснили корни недовольства?.. Откуда вы взяли, что солдаты не знают причины своего недовольства и волнения?.. Солдаты чутьем понимают, что им нужно. Их надо во-время поддержать, во-время подсказать им, что делать... Глупо и преступно останавливать движение на полпути!

— Товарищ! — встревоженно возразил один из солдат и поглядел многозначительно на другого. — Вы мало знаете солдат... Тут дело такое: как только пойдет начальство на уступки, так все и успокоится...

— Вздор! — вскипел Сергей Иванович. — Чистейший вздор! Надо суметь доказать товарищам, что дело не в частичных уступках!.. Сейчас самое благоприятное и удобное время начинать решительные действия.

Солдаты снова переглянулись. Другой покачал головой.

— Сомневаюсь... Очень сомневаюсь. Большинство у нас такое, что даже сперва красного флагу не желали. Непривычно им... Большинство такое, что ждет — недождется, как бы домой, и всех делов...

— Только бы домой... — подтвердил первый.

Расставшись с ними, Сергей Иванович задумался. У него была привычка каждое явление, каждое событие как бы пережить дважды: сперва в действительности, так, как оно было, а затем повторить его мысленно, и мысленно же повторить и проверить все свои доводы и соображения по его поводу. Так и теперь он вспомнил и повторил все, что говорили ему члены военного стачечного комитета, и все, что он им возражал. Соображения и доводы обоих и теперь, проверенные в одиночестве, медленно и спокойно, оказались несостоятельными. Ну, конечно, они еще сами мало сознательны! Им только кажется, что они хорошо знают солдатскую массу, на самом деле, ничего они не знают! Солдаты нуждаются в хорошем руководстве, стоит только умело возглавить движение, и можно победить!

Такие, как эти двое — это еще не страшно. Этих можно научить, просветить. Хуже другие. Вот меньшевики, которые держатся за движение только до тех пор, пока оно не зашло, по их мнению, далеко, которые кричат о вреде сепаратных выступлений, которые призывают рабочих ждать всеобщего, повсеместного подъема, как будто этого подъема нет и как будто в революции все делается по заранее намеченным, строго предусмотренным схемам!.. С меньшевиками дело куда посложнее. Они тормозят, они тянут за собою часть рабочих, они проповедуют осторожность и осмотрительность.

Сергей Иванович даже теперь, когда он был один, трогает очки: а это у него признак возбужденности и волнения. Он не может не волноваться, когда вспоминает о своих политических противниках! Сколько раз разоблачал он их пред рабочими! Сколько раз повергал их в смятение и растерянность, а они все-таки находят какие-то смутные, сумеречные пути к сердцу некоторых настоящих пролетариев!.. Неужели и теперь им удастся это?