Что-то… (сборник) - Павел Чибряков

Когда-то это была уютная, хорошо обставленная комната. Пол был застелен паласом, гармонирующим с ковром, висящим над диваном. Две стены были заставлены книжными шкафами, хранившими собранное тремя поколениями читающих интеллигентных людей. Около дивана стоял торшер. Чаще всего вечерами горел он; красивая хрустальная люстра зажигалась редко – её яркий свет лишал комнату особой плавности, дарованной тенями. Роман любил сидеть на диване, читая, или просто слушая музыку, скользя взглядом по знакомым корешкам книг. Да, человека с ярко-синими глазами звали Роман. Когда-то было, кому называть его по имени. Как давно это было.

Ему нравилось поддерживать идеальный порядок и чистоту в комнате. Находясь в ней, он чувствовал спокойную, даже чуть вальяжную, уверенность в себе. Даже ночевать он предпочитал не в спальне, а постелив себе на диване.

Со временем, он стал замечать, что ему всё труднее находиться вне дома. На улице он чувствовал некоторую потерянность. На работе он с головой погружался в дела, но над ним подспудно довлела казённость окружения. Ему постоянно хотелось оказаться дома. Даже любимые прогулки по тихому парку становились всё реже и короче. Это начинало раздражать. Он поймал себя на мысли, что комната диктует ему образ жизни. Он разозлился. Чушь собачья! Это Его жизнь в Его квартире. Он – Хозяин!

Он стал внимательно следить за собой и своим поведением. Вскоре, он заметил за собой почти маниакальное стремление к порядку. Причём, строго определённому порядку. На грани аутизма. Все книги были расставлены не только по тематикам, но и по цвету корешков. Каждая кассета в аккуратно подписанной коробочке имела своё место на полке над магнитолой, стоящей на шкафу напротив дивана. Ему не нравилось, когда они валялись как попало, мешая, в частности, вытирать пыль. Ещё один пунктик. Осознав это, он попытался умерить своё рвение; но наличие пыли на мебели мешало ему расслабиться, упорно притягивая к себе его взгляд. Иногда, в раздражении, ему хотелось перевернуть всё вверх дном; но тут же выныривающее сознание того, что придётся приводить всё в порядок, гасило этот импульсивный порыв. Жёстко срабатывал внутренний тормоз.

Когда к нему приходили немногочисленные знакомые, большую часть времени они проводили либо на кухне, либо, летом, на балконе. Девушек всегда приятно удивляли уют и порядок комнаты, но больше двух-трёх раз они в ней не появлялись. Они мягко исчезали, обещая позвонить. В нём росла убеждённость, что это всё – влияние комнаты; на его жизнь, его судьбу, на него самого. Он начал думать, что комната – это что-то большее, чем просто ограниченное стенами пространство в сорок пять кубических метра. Что-то…. Нечто.

Он пытался ночевать в спальне: но там он подолгу не мог заснуть, а беспокойный сон не приносил отдохновения. Пришлось вернуться на диван. Время проходило тяготно и бесследно.

А потом появилась Маша. По-простому симпатичная, зрительно мягкая, в возрастной неопределённости между девушкой и женщиной. Увидев её в парке в первый раз, он почувствовал тёплую радость и внутреннее расслабление. Ему чертовски захотелось положить голову ей на колени, и прижаться щекой к её животу. Он стал чаще выходить в парк, преодолевая чёрт-те какие фобии и напряги. Постоянно встречаясь в парке, они стали, слегка улыбаясь, кивать друг другу. Это было приятно. Он не торопил события. Он, конечно, знал, что мужчина должен проявлять инициативу и напор, но он этого не мог и не хотел. Он был уверен, что избитые веками приёмчики в его неуклюжем исполнении выставят его посмешищем в её зелёных глазах. Не хотелось бы. И он ждал. Неизвестно чего. Просто ждал.

Её имя он узнал случайно: женский голос окликнул её с дальнего конца аллеи, и, живо обернувшись, она поспешила на зов. Маша. Обретя имя, она стала для него реальней, живее. Странно, но казалось, что узнав её имя, он соприкоснулся с чем-то личным, почти интимным. Как будто приоткрылась завеса, хранящее тепло её жизни. Он нашёл в книгах значение имени Мария – Госпожа. Ничего подобного в ней не виделось. Маша, Машенька, но не Мария. Теперь он мог представить её в повседневной жизни: на кухне, с мокрыми руками; одетой по-домашнему свободно, в кресле перед телевизором; стирающей, с налипшими на влажный лоб волосами. Но представлять это он мог, только находясь в парке.

В квартире её образ расплывался, тускнел, как будто стены глушили мысли о ней, облекая его мозг комфортным упокоением. Ему становилось всё трудней покидать квартиру. На улице он постоянно запинался, и чувствовал себя подавлено. Агорафобия просто сметала его с ног, отупляя сознание. В толчее людных улиц его начинало муторно подташнивать. Каждый случайно брошенный на него взгляд приводил его в смятение. Он как-то забыл, что ярко-синие глаза делали его довольно привлекательным. Не смотря на то, что он был широк в плечах и не обижен интеллектом, в обществе он ощущал себя нелепым и чужим.

Облегчение, которое он испытывал, приходя домой, вызывало в нём глухое раздражение. Да что ж это такое, чёрт побери?! Неужели он стал законченным социофобом? Превратился в склизкую улитку, заимевшую двухкомнатную раковину со всеми удобствами? Щас! Как бы не растак! Он буквально выламывался из дверного проёма, и шёл в парк, каждый раз надеясь увидеть Машу.

Сидя в окружении деревьев, он чувствовал себя вольно. Не отупело спокойно, как дома, а дышаще свободно. Деревья скрадывали пространство, оставляя ощущение свободного воздуха. Он подолгу гулял по тропинкам парка, борясь со жгучим желанием пойти домой. Он старался сохранять спокойный, расслабленный вид, особенно встречая Машу. Не видя её несколько дней, он ловил себя на том, что начинает скучать по ней. Их мимолётные встречи обрели для него важность обоюдно желанного свидания.

Когда он находился дома, в его голове вертляво возникали мысли о том, какими малостями он довольствуется, и вообще у него поведение как у робкого подростка, влюблённого в соседку-студентку. Когда он думал о Маше сидя на диване, в его мозгу начинали навязчиво вертеться слова из неизвестно как попавшей в радиоэфир дурацкой песенки: «Говорят, она была недотрогой. Говорят, она даёт всем помногу. Говорят, у ней широкое ложе. Говорят, она по-всякому может. Это очень нравится мне». Он раздражённо вскакивал с дивана, увеличивал громкость радио, и начинал расхаживать по комнате, заложив руки за спину. Однажды, мечась вот так по комнате, он начал представлять, как он сможет познакомиться с Машей: сможет спокойно, без смущения смотреть ей в лицо; сможет искренне улыбаться; сможет запросто сказать ей, как она мила; сможет произвести на неё хорошее впечатление сдержанными манерами и жестами. Представляя это, он запнулся и чуть не влетел головой в оконное стекло. Он опустился на колени и тяжело вздохнул. Вот так возвращаться в реальность было досадно