Враги. История любви Роман - Исаак Башевис-Зингер

— Нужно срочно вызвать «скорую».

В этот момент с лестницы послышались шаги. Вошла Маша. В одной руке она держала платья на вешалке, в другой — мешок с бельем. Прежде чем она вошла в комнату, Герман крикнул в открытую дверь:

— Мама здесь!

Маша остановилась:

— Пешком пришла?

— Она больна.

Маша сунула Герману платья и белье. Он положил все на стол. Герман услышал, как Маша ругает мать, кричит на нее. Он прекрасно понимал, что нужно позвать врача, но не знал, как это сделать по телефону. Соседка вышла из спальни. Герман вернулся к себе в комнату, он стоял тихо и слушал, как женщина твердит в телефон:

— Полицию? Откуда я вам возьму полицию? Женщина может умереть!

— Врача, врача! Она умирает, умирает! — крикнула Маша. — Герман, где ты?

— Я здесь. Что делать?

— Она умрет. Она убила себя, сволочь… Все как назло!..

И Маша разразилась рыданиями, такими же, что Герман слышал в телефонной трубке, когда Маша сообщила ему об ограблении. Она причитала не своим голосом, по-кошачьи, невероятно примитивно, словно от горя превратилась в хищное животное. Ее лицо скривилось, она рвала на себе волосы, топала ногами, подскакивала к Герману, будто нападая на него. Герман попятился назад. Соседка в оцепенении прижимала к груди телефонную трубку. Маша завыла:

— Ты хотел этого! Вы оба этого хотели!.. Враги! Кровожадные враги!..

Маша закашлялась и согнулась, словно вот-вот упадет. Соседка выронила трубку, схватила Машу за плечи и начала трясти, как поступают с подавившимся ребенком, чтобы тот не задохнулся.

— Убийца!

Маша не кричала, а, скорее, рычала.

Глава десятая

Всё произошло быстро. Врач, тот самый, что осматривал Машу во время ее ложной беременности, сделал Шифре-Пуе укол. Потом приехала «скорая помощь», и ее забрали в больницу. Маша поехала с ней. Через несколько минут кто-то постучал в дверь. Это был полицейский. Герман сообщил ему, что Шифру-Пую уже увезли в больницу, но оказалось, что его приход связан с ограблением. Вора-пуэрториканца, по-видимому, нашли. Надо было пойти опознать украденное. Полицейский спросил у Германа его имя, адрес, хотел выяснить его связь с живущей в квартире семьей. Он занес всю эту информацию в протокол. Герман говорил, заикаясь. Он был бледен. Полицейский поглядел на него с подозрением и спросил, когда он приехал в Америку и есть ли у него гражданство. Наступил вечер, во всей квартире, кроме спальни, не было света. Соседка предусмотрительно забрала подушку и простыни. Герман ждал Машиного звонка из больницы, но прошло два часа, а телефон молчал. Шифра-Пуа уже умерла? Или лежит в агонии? «Во всем виноват я, — говорил себе Герман. — Маша права. Я убийца…»

Он выкрутил лампочку в спальне и хотел отнести ее к себе в комнату, но наткнулся на косяк и услышал, как зазвенела нить накала. Он вкрутил лампочку в светильник у своей кровати, но она уже не работала. Герман пошел на кухню поискать спички и свечку, но ничего не нашел. Он стоял у окна и смотрел на ночное небо. Дерево, каждый листок которого еще недавно светился на солнце, теперь застыло в темноте. Одна-единственная звезда сверкала на пламенеющем небе. Кошка прошла по двору осторожными шажками и залезла в дыру между грудой металлолома и мусорными баками. Откуда-то издали доносились крики, скрежет и приглушенный гул железной дороги. И хотя Герман годами жил с ощущением отчаяния, на сей раз его охватила такая тоска, которой он — так ему казалось — раньше никогда не испытывал. Теперь ему повсюду будет мерещиться Машин крик: «Убийца!» Любовь или страсть, которую они испытывали друг к другу, больше никогда не станет такой, как прежде. Побег Шифры-Пуи вслед за дочерью в Нью-Йорк и связанная с ним болезнь несли в себе протест и проклятие, от которых невозможно избавиться. Герман больше не мог оставаться в этой пустой обворованной темной квартире. К нему вернулись детские страхи. Воры могут возвратиться. Или родственники арестованного пуэрториканца могут прийти мстить. Если Шифра-Пуа умерла, ее дух может потревожить Германа. Он так и не смог перестать верить в чертей, бесов, призраков и привидения. Или может, он просто боялся их. Герман часто отчетливо ощущал, как они следуют за ним по пятам, подстерегают его повсюду, вытворяют свои фокусы. Иначе его жизнь не была бы такой запутанной. Герману показалось, что звонит телефон, он бросился к аппарату, но никто не ответил. Он открыл входную дверь — за ней никого не было.

«Может, еще есть надежда на спасение?» — спросил себя Герман. Но в чем именно заключается спасение? Вернуться к Ядвиге? Уговорить Тамару уехать вместе с ним? Нет, возвращаться некуда. Ядвигины роды и обязанность воспитывать ребенка пугали его не меньше, чем смерть Шифры-Пуи и горечь утраты. К Тамаре Герман не испытывал никакого влечения. Нэнси Избель? Бред!

«Мне нельзя оставаться здесь в темноте, нужно пойти купить лампочек», — решил Герман. Он с утра ничего не ел. Герман вышел, захлопнул за собой дверь и тут же понял, что у него нет ключей от квартиры. Он пошарил в карманах, заранее уверенный в том, что ключей не найдет. Герман всегда носил ключ с собой, но в этот раз он оставил или забыл его где-то. «Похоже, я совсем свихнулся!» — произнес он вслух. Внутри зазвонил телефон. Герман принялся толкать дверь, пытаясь выломать ее, но замок не поддавался. Телефон звонил не переставая. Герман толкнул дверь что было силы, но она не открывалась. Телефон все звонил. «Это Маша, Маша!» — кричал голос у Германа внутри. Он не мог даже вспомнить, в какую больницу увезли Шифру-Пую. «Я идиот, подлец, хуже не бывает! — обвинял себя Герман. — Надо было ждать ее звонка». Он обливался потом. «Может, кто-то из соседей знает, куда увезли Шифру-Пую? Может, у кого-нибудь есть ключ?» Но тут же он осознал, что спрашивать соседей о ключах равносильно тому, чтобы высказать им подозрения, что они сами и обокрали квартиру. «Я не хочу жить! Довольно! Предостаточно!»

Телефон перестал звонить, но Герман не отходил от двери. «Как бы ее вышибить?» — спрашивал он себя. У него было предчувствие, что телефон вскоре зазвонит снова. Он был почти уверен в этом. Герман подождал пять минут, но телефон молчал. «Грош цена моей интуиции, как и мне самому», — издевался он сам над собой. Он спустился по лестнице и открыл дверь на улицу. В этот момент наверху зазвонил телефон.

«Да, возвращаться бессмысленно, — думал Герман, двигаясь по направлению к авеню. — Все неприятности, несчастья, беды разом навалились на меня, — жаловался он силам, в которых нет ни капли сочувствия. — Что ж, пришло время расплаты. Больше милости ждать неоткуда! Единственное, что мне ясно, — лампочек покупать не нужно». Он начал тосковать по квартире, из которой только что сбежал. Теперь он понимал, что ему надо было делать: оставаться на месте, пока Маша не даст о себе знать. И потом, в холодильнике могла остаться еда. Американские грабители не будут воровать кусок сыра или чашку с рисовым пудингом. «Я все делаю наоборот! — проклинал Герман себя. — Сам себе устраиваю саботаж…»

Он вышел на проспект и увидел кафетерий, где Маша работала кассиршей, прежде чем уехала в санаторий рабби Лемперта. «Пойти туда? Вдруг кто-нибудь мне поможет?» Герман уже не хотел есть. Он не просто не испытывал чувства голода, но чувствовал себя так, словно переел, положил в желудок больше пищи, чем тот способен переварить.

Тем не менее он вошел в кафетерий. «Возьму чашку кофе и пойду обратно ждать Машиного возвращения, — решил Герман. — Рано или поздно она вернется…» Только теперь он сообразил, что оставил в Машиной квартире рюкзак. Он подошел к стойке, чтобы заказать кофе, и вдруг нащупал ключ в кармане пиджака. Это был ключ не от Машиной квартиры, а от книжной лавки реб Аврома-Нисона Ярославера. Герман вспомнил, что должен был отдать ключ Тамаре в десять утра, но та не пришла. Это произошло сегодня? Вчера? День тянется на удивление долго, невероятно долго…

Вместо того чтобы заказать кофе, он пошел звонить Тамаре, но все три кабинки были заняты. Герман терпеливо ждал: не будут же эти люди разговаривать вечно. «У каждой вещи есть конец, даже вечность не длится вечно, — промелькнуло в голове у Германа. — Потому что, если Вселенная не имеет начала во времени, значит, она существует вечно…» Он улыбнулся. «Старый софизм! Снова загадки и парадоксы Зенона…[191] Мозг никогда от них не избавится». Один из звонивших закончил разговор и повесил трубку. Герман тут же занял его место в кабинке. Он позвонил Тамаре, но никто не ответил. Где она ходит? Может, завела любовника? Или умерла? Герман получил назад десятицентовую монету и неожиданно для себя набрал номер своей квартиры в Бруклине. Сейчас он услышит родной голос, пусть даже проклинающий его. Одиночество стало невыносимым для Германа, но Ядвиги тоже не было дома. Десять раз прозвенел звонок, но никто не отозвался. Где она? Повесилась? Может, ушла к соседям рассказывать о своей несчастной судьбе? Герман снова получил назад десятицентовую монету и, отдавая себе отчет в том, что не надо этого делать, что это абсурд, с какой стороны ни посмотри, принялся искать в нагрудном кармане клочок бумаги, на котором Нэнси Избель записала свой номер. Нет, Герман не потерял его. Он снова опустил монету в телефон и набрал номер, совершенно уверенный в том, что Нэнси окажется дома и ответит на звонок.