С тенью на мосту - Наталия Владимировна Рос
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
5
Утром я проснулся с головной болью и ощущением сильного холода, мое тело бил озноб, хотя в комнате было жарко, и у меня не было температуры. Мне снова приснился сон, повторяющийся уже около года, будто кто-то раз в месяц проматывал его как кинопленку. В этом сне мне всегда было тринадцать, и я шел по реке, скованной льдом, а повсюду был снег и ни души. Я шел по льду и чувствовал себя одиноким и потерянным, будто во всем мире наступила вечная зима и вечный холод, и я остался один. Вскоре под моими ногами раздавался глухой стук, и я наклонялся, сметал в сторону тонкий слой снега и видел подо льдом лицо брата. Он стучал кулаками по толще льда и пытался что-то сказать мне. Его рот открывался и закрывался, как у рыбы, а изо рта не выходило воздуха, будто он отрастил жабры и уже мог дышать под водой. Я тоже стучал по льду и пытался разбить его, кричал и плакал, чтобы он не умирал, чтобы он потерпел еще немного, и я найду способ, как помочь ему, как выбраться оттуда, но брат смотрел на меня своими голубыми прозрачными глазами и исчезал в глубине. Каждый раз, когда я просыпался, я твердил себе, что смогу управлять своим сном, что в следующий раз со мной окажется топор или железная палка, или еще что-то, что поможет мне расколоть лед, но я засыпал и снова начинался тот же самый сон, будто отмотанный к началу невидимой заботливой рукой: я снова оказывался один с пустыми руками, затерянный в вечной мерзлоте, и предо мной снова появлялось кричащее лицо брата.
Вечером после работы мы с Марией отправились в цирк. Здание находилось в самом центре города. Оно было празднично украшено картонными фигурами сказочных персонажей и блестящей мишурой, и гудящая, возбужденная толпа бурлящим потоком втекала в большие двери и рассаживалась по своим местам, вокруг большой арены. Мы сели во втором ряду, и через минут пятнадцать началось представление, которое открывал высокий мужчина, одетый в черный фрак, из-под которого выглядывала белоснежная замысловатая манишка. Он снял шляпу, поприветствовал зрителей и объявил первый номер – представление клоуна «Мартышкина».
Клоун, неловкой походкой, одетый в пестрые шаровары, с огромным, повязанным на шее, красным бантом в белый горох, и с маленькой обезьянкой, сидящей на его плече, вышел на сцену. Он начал играть сценку, где он исполнял роль пьяного супруга, вернувшегося поздно ночью из кабака, а обезьяна, одетая в красную юбку, талантливо исполняла роль взбалмошной и крикливой супруги, приревновавшей мужа к соседке свинье. Клоун смешно шепелявил и пытался доказать жене-обезьяне, что он просто пил, а не проводил время с очаровательной соседкой Брунгильдой, и что показавшийся ей запах женских духов есть ни что иное, как пары забродившего вина. Обезьяна в ответ кричала, кривлялась и изображала крайнюю степень возмущенности, а зрители заливались хохотом и охотно аплодировали на каждую реплику, забавные падения клоуна и гримасы животного.
– Я не понимаю, почему все смеются? – прошептала Мария, наклонившись ко мне.
– Не знаю, наверное, потому что многим эта семейная сцена кажется забавной.
– Но она не забавная, а гадкая. Мало того, что женщину играет глупая обезьяна, так ее еще выставляют склочной и сварливой, а этот клоун, как персонаж просто отвратительный, – она нахмурилась и сжала губы.
Потом выступали дрессированные животные, гимнасты, жонглеры, фокусник, еще один клоун, скачки на лошадях, и шпрехшталмейстер в самом конце объявил о гвозде программы, которого все ждали с нетерпением – выступление невероятного силача, который мог бы побороться с самим Гераклом.
– Сиииилач Джонни! – пронзительно проревел он под бурные аплодисменты зрителей.
На арену вышел высокий, атлетически сложенный мужчина с голым торсом и в облегающих красных штанах в белую полоску. Все его тело красивыми перекатами мышц говорило о силе и мощи. Его вьющиеся каштановые волосы создавали ореол романтичности и некоторой сказочности, будто он сошел со страниц девичьих романов и стал олицетворением грез всех юных дев. Я бросил взгляд на Марию, и она тоже не скрывала всеобщего женского восхищения, волнами прокатившегося по залу. Несмотря на всю мою радость от того, что я не ошибся и это действительно был Герман, меня кольнуло легкое чувство ревности, которое я быстро постарался спрятать где-то в глубине себя.
Герман начал свое выступление с поднятия и подбрасывания огромных, на мой взгляд, гирь, которыми он с легкостью, будто воздушными шариками, управлял в воздухе. Потом в ход пошли железные булавы, летавшие у него над головой, как стрекозы. Он катал по торсу и рукам огромный блестящий шар, который с трудом был оторван от земли добровольцами из зала. Поднимал и удерживал стойку с десятью, сидящими на ней, людьми. Все с трепетом и страхом наблюдали за сложными и неподдающимися пониманию трюками, и каждый раз, когда на сцене появлялись все более немыслимые предметы, казалось, что на этот раз ну никак не возможно будет что-то сотворить с ними, настолько тяжелыми и невероятными они казались. И каждый раз, когда Герман поднимал их, подбрасывал, ловил и крутил, люди вздрагивали, замирали и охали, когда представление заканчивалось. К концу выступления его тело покрылось блестящей пленкой пота, грудная клетка тяжело вздымалась и опускалась, я видел, что он уже устал и работал на пределе своих возможностей, но его это словно не волновало, он продолжал выполнять трюки, а я уже мысленно просил, чтобы он остановился. На арену, с помощью пяти человек, выкатили штангу пронизанную железными шарами. Я ужаснулся: размеры штанги были слишком фантастическими. Герман сделал несколько кругов вокруг нее, словно сам сомневался в своих силах, и я, не успев подумать, что же будет
