Жизнь Георгия Иванова. Документальное повествование - Андрей Арьев

Советским критикам, не написавшим ни строчки ни о «Портрете без сходства», ни о других эмигрантских книгах Георгия Иванова, и стараться особенно не стоило: взяли бы да перепечатали П. Тверского, подошло бы для любого журнала, для любой газеты…

Петербургские зимы (1952)

Второе издание «Петербургских зим» вышло в Издательстве им. Чехова. К изданию 1928 г. в конец книги добавлены две главы — парный портрет Блока и Гумилева плюс очерк о Есенине. Убран эпиграф из Адамовича (стихотворение «Без отдыха дни и недели…»), отрывок об А. Д. Скалдине, старый текст подвержен мелкой, стилистического преимущественно характера, правке.

Что бы ни говорилось о степени исторической достоверности «Петербургских зим», трудно было отрицать, что книга увлекательна. На второе издание отзыв в нью-йоркских «Опытах» (1953, кн. I, с. 193—194), подписанный инициалом «Г.» (очевидно, редактор журнала Р. Н. Гринберг), начинается так:

«Эта книга принадлежит к числу наиболее интересных произведений, написанных за время нашей эмиграции. <…> Книга написана мастерски-легко, быстро и метко; это художественные наброски, по манере напоминающие знаменитых рисовальщиков».

Кажущуюся недостоверность отдельных эпизодов этой книги рецензент объясняет весьма оригинально, ссылкой на данную традицией «умышленность» самого образа северной столицы, превращающей своих обитателей в призраков.

«Есть на свете еще другие гордые столицы, но не об одной нет такого таинственного вымысла», — пишет Г.

Что бы ни говорилось о деталях, сущностные характеристики персонажей «Петербургских зим» Г. признает верными, приводя как пример слова самого Георгия Иванова:

«„В нереальной реальности, в которой он жил и писал стихи, Блок был заблудившимся в „Страшном мире" ребенком, боявшимся жизни и не понимавшим ее". Очень метко сказано. Невзрослость. Похоже говорила Гиппиус о всем поколении Блока».

В «Новом журнале» «Петербургские зимы» (вместе со «Встречами» Юрия Терапиано) отрецензировал Роман Гуль. Сопоставление двух книг сделано в ущерб «Встречам»:

«Обе эти книги не для широкого читателя. Это книги для литераторов <…>. Книга Иванова очень талантлива, порой блестяща. „Встречи" — книга бледная, написанная тусклым языком протокола. Но в темах этих книг есть общее. Г. Иванов живописует литературную богему предреволюционного Петербурга, времени т. н. „серебряного века" нашей литературы. Правда, он описывает не ее «верхушку». Она — на „башне" Вяч. Иванова; вокруг „Мира искусства"; на религиозно-философских собраниях; у Мережковских <…>. В „Петербургских зимах" Иванов дает картину жизни, как бы, второго „яруса" тогдашних писателей. Это, главным образом, богема из завсегдатаев „Привала" и „Бродячей собаки". Тут тоже много интересного: Клюев, Есенин, Ахматова, Северянин, Мандельштам, Кузмин, Ивнев, Канегисер (так. — А. А.) и др. Удушливую (для молодого советского читателя, думаю, просто непонятную) атмосферу „fin de siecle" Иванов дает с большим знанием предмета» (1953, кн. XXXII, с. 309).

Интересно тут следующее: разместившиеся во «втором „ярусе"», за малым исключением, оказались ничуть не менее талантливыми и известными как художники, чем рассевшиеся, по мнению Гуля, в царской ложе. И «советская молодежь», дай ей в руки «Петербургские зимы», читала бы книгу с увлечением. Потому что, в конце концов, дело не в «широком читателе», а в умелом писателе, о чем Гуль и сам говорит между прочим:

«Хочется сказать и о „пере" Иванова. Самому требовательному читателю его „перо" доставит истинное удовольствие. Книга написана настоящим художником» (там же, с. 310).

Сравнивая первое и новое издание «Петербургских зим», Гуль отдает предпочтение новому:

«Лучшее в книге — это не вошедшие в первое издание — глава о Блоке и Гумилеве и глава о Есенине. И Блок и Гумилев очерчены Ивановым с подкупающей, неожиданной (после «воздуха» Бродячей собаки) человечностью. Рисунок этих портретов тонок, интересен и вне обычного штампа. Очень хороша и глава о Есенине; и в смысле портрета, и в смысле толкования его поэзии. <…> В смысле оценки поэзии Есенина и определения его места в современности эта глава Иванова, по-моему, лучшее, что вообще написано о Есенине» (там же).

Удивительна, на первый взгляд, реакция на «Петербургские зимы» «Граней». (На самом деле понятна: издавала журнал вторая, военная, волна эмиграции, представители которой успели пропитаться советскими представлениями о литературе, «отражающей жизнь» в ее «поступательном развитии».) При явной антисоветской направленности журнала в нем продолжают третировать своего «союзника» в этом определяющем для них вопросе. Рецензент под инициалами A. К. (Александр Kашин), вспомнив «Распад атома», озаглавливает отзыв на «Петербургские зимы» соответственно: «Распад душ». Неприятие книги Георгия Иванова в нем мотивируется следующим образом: «Пусть внешне человечество идет еще по дороге смерти, внутренне жизнь уже торжествует, она победительница, уже перестала бояться» (1953, № 20, с. 151).

Так что, берется за свое рецензент, «понимаем мы эту книгу совсем не так, как задумал ее автор. Да, конечно, близки нам и понятны краски. Но как близки? Как понятны? Так же, как близки, как похожи краски заката и краски восхода» (там же).

Рецензент настаивает на том, что нынешние люди далеки от воссозданной Георгием Ивановым эпохи не только во времени, но и «внутренне, душевно». Заканчивает, впрочем, — после длинной и пышной риторики — соображением вполне практическим, утилитарным:

«Книга более чем нужная. Нужная в русском языке почти однозначно с „полезная". Книга более чем полезная. Более чем полезная, потому что ее можно не только использовать, но прожить с ней, больше: пройти весь тот путь, который она прошла, который прошел автор, чтобы выйти с другой стороны, на пороге грядущего Возрождения» (там же, с. 152)

1943—1958 Стихи

Последний из подготовленных самим Георгием Ивановым сборников вышел тиражом 500 экз. в сентябре 1958 г., через две недели после его смерти, в издательстве «Нового журнала», где стихи поэта регулярно печатались в последнее десятилетие его творческой деятельности.

Основной раздел новых стихов этой книги — «Дневник». О его публикации в «Новом журнале» Георгий Иванов писал Роману Гулю в мае 1953 г.: «…эти стихи „Дневника" — нечто вроде поэмы (для меня)». И с самого начала мыслил свою последнюю книгу такой «поэмой», наследующей, видимо, «Распаду атома».

9 июля 1956 г. Георгий Иванов сообщал Гулю о возможном издании:

«Я бы хотел, чтобы это были стихи 1946—1956, т. е. периода „Дневников" с приложением избранного из „Портрета без сходства". Я многое выброшу из „Дневника", но все-таки наберется стихотворений 85—100. В таком виде это доставило бы мне удовольствие. Конечно, все равно, если по соображениям экономии печатать стихи вплотную, как объявления о кухарках. „Кипарисовый Ларец" — не мне чета — был именно так напечатан».

Вместо «Дневника» за десять лет, как предполагал Георгий Иванов, получилась книга, охватывающая пятнадцать последних и важнейших лет его поэтической деятельности. То, что эта книга последняя, Георгий Иванов начал понимать за полтора года до смерти, написав 10 января 1957 г. Гулю:

«Я хочу составить нечто вроде „Посмертной книги" — весь избранный Георгий Иванов за эмиграцию. В том, что напишу еще что-нибудь путное, сомневаюсь — и имею на это основание».

Предваряя выход книги, Кирилл Померанцев написал:

«Выход <…> сборника стихотворений Георгия Иванова — большое литературное событие. Я не думаю, что слишком преувеличу, если скажу — самое большое в русской литературе за все это последнее время» («Русская мысль». 1958, № 1250, 12 авг.).

А редактор книги и ее издатель Роман Гуль писал автору 21 апреля 1958 г.:

«Когда читал Ваши стихи в наборе – оч. Здорово получается. <…> оч. приятно, что выходит книга, хорошая будет. Надо бы послать ее Пастернаку, в главные журналы – пусть, собаки, читают».

В одном из первых откликов на книгу Вячеслав Завалишин в нью-йоркском «Новом русском слове» (1958, 28 сент.) соединил имя только что умершего поэта с именем погибшего в России друга его литературной юности:

«Место действия этого сборника — потерянная родина и новые земли, которые могут убить надежду, но бессильны убить мечту о будущем, ставшую воспоминанием о прошлом. Это отношение к мечте и надежде роднит Георгия Иванова с таким „внутренним эмигрантом", каким был не покинувший России Осип Мандельштам».

Интересно в этой статье также перечисление имен тех советских поэтов, что, по мнению Завалишина, испытали влияние Георгия Иванова, стали его «попутчиками»:

Константин Вагинов, Сергей Спасский, Николай Заболоцкий, Леонид Мартынов, Николай Чуковский, Борис Штавеман. Автор, видимо, не знал, что есть у Георгия Иванова в СССР среди поэтов еще более явный и внимательный читатель — Арсений Тарковский.