Центумвир (СИ) - Лимова Александра

– Под утро где-то. – Ровно отозвалась я, расчесывая волосы.

– Пиздец... бухло паленое, что ли. Башка трещит и все как в тумане.

Надо выпросить у Юры этот алкоголь. Ящичек. Буду накачивать Яра, когда мне станет грустно и снова захочется побыть счастливой наивной дурочкой. Судя по своей реакции, в виде весьма болезненного укола досады, когда я поняла, что он ничего не помнит, Яр просто сопьется. Потому что дурочкой мне хочется побыть почаще. Перманентно. Идиотка. Руки дрогнули от того, что в ответ на эту мысль все внутри стянуло в тугой болезненный ком и я не сразу смогла перехватить расчесанные волосы в хвост. Бросила взгляд в зеркало и показалось, что на секунду в серо-зеленых глазах блеснула ирония.

– Я сказал правду, – открывая дверь и пропуская меня вперед произнес он.

-  Да я верю, что тебе плохо, – рассеянно отозвалась я, набирая ответ на смс Ильи. – Вид у тебя так себе...

– Я сказал правду, Джокер, про четырнадцать сорок семь. И про все остальное. – И в голосе улыбка, когда я от неожиданности спотыкнулась, но он успел подхватить под локоть. И потянув на себя тесно прижать спиной к своей груди. Обдав легким амбре перегара. На мгновение сжал в руках крепче и перед моим лицом экран его телефона. Палец по галерее. По фото в отдельной папке. И там я. Снимков немного, но на всех я.

Первая в моем городе, в офисе, я стояла у окна с чашкой кофе, разговаривая  по телефону с сеньорой Идальго. Вторая в Москве, когда напиздел мне, что бывшая его в ресте, моя голова в профиль, когда я оглядывалась на девушек позади и ракурс такой, что видно переплетенные руки. Третья фотка в Англии, та самая, с жирной рукой.

И четвертая. Тот день в офисе Жорина. Снято так, как будто просто приподнял телефон со стола. Я смотрела в окно, сидя на диване, скрестив руки и ноги. Подбородок приподнят. Взгляд… отрешенный. Затравленный.

– Эта зачем? – сглотнув, тихо спросила я.

– Чтобы не забывать. Ся.

Краткая пауза, превратившая «не забывать» в «не забываться». Великий, могучий, русский язык. Повела головой, чувствуя, как прижимается губами к виску и прикрывая глаза, впитывая его. Снова впитывая его под кожу и гораздо сильнее в кровь. Чувствуя как внутри все задрожало. Только не останавливайся… Не отпускай, Яр…

Внезапно пара движений его пальцев по экрану, открылась фронтальная камера. Секунда и пятое фото. Первое совместное. И я увидела свое себя с таким выражением, что сердце замерло…  и его прикрывшего глаза все так же целующего меня в висок.

– Юре ведь очень повезло, что ты успел телефон достать, да? – усмехнулась, глядя, как он копирует фото в папку под названием «Моя». Фыркнул. Прижался губами к затылку. Кивнул. – Перекинешь мне?

– Только если ты мне в ответ свои голые. Нет? Ладно, сам добуду. – Отпустил, подтолкнув к лестнице, совершенно обычным тоном добавил, – нет ничего лучше плотного завтрака, когда перепьешь. Напряженный день впереди, мне нужно отойти максимально быстро. Чего ты примерзла? Пошли чай с круасанами пить, а то сейчас твои булки сожру.

***

Время неслось вперед. После Израиля Яр приехал мрачный. Пробыл он там три дня. Как приехал, вызвал Вадима, ввалил ему пиздюлей по каким-то мелочам, всучил свои телефоны и забурился на кухню с бухлом и сигами, взглядом прибив меня, только подсевшую к нему и я бесшумно свалила, прекрасно зная это состояние, когда просто хочется, чтобы все отъебались, хотя бы ненадолго. Не всем людям нужны разговоры и присутствие, когда… внутри хуево. И  он велел не трогать эту тему.

Истомину тишины не давали вообще. Дергали постоянно. Он спал в среднем часа по четыре в сутки. Его раздражение нарастало и даже с учетом того, что я сама уставала как скотина с этой сраной рекламной компанией и все чаще испытывала желание пожаловаться ему, чтобы повесил особо сволочных конкурентов, которые не хотят со мной дружить, а поныться мне некому, вот даже несмотря на это, не отсвечивала, не желая быть спусковым крючком. Вот вообще не отсвечивала, даже когда бесил незаслуженными хлыстами. С учетом того, что с каждым днем он все злее был, то вскоре кто-то станет последней каплей, инопришеленец сорвется на нем, и можно будет ему пизды дать без риска для своего психического здоровья. Да и ванной только недавно ремонт завершили. М-мудрость.

В общем-то, сдетонировало очень неожиданно, но, слава богу, что вне дома и не на меня.

Встречались по фипирамиде с несколькими интересными личностями в ресте. Все приближалось к логическому завершению, нужно переговорить по нюансам. С учетом того, что инопришеленец эти нюансы уже учел и теперь  ждал, когда до визитеров дойдет, о чем он им толкует (снова в своем стиле, когда земляне не улавливают сверхчастоты инопришеленские), я думала, прямо там сорвется.

Поэтому флегматично пила вино, а Артюхов с Вадимом на измене были. Видимо, потому что гостей бить нельзя, но с учетом того, как сильно и чем именно фонило от Истомина, все к этому идет. Но нет, блять, сдержался. Артюхов с Вадимом облегченно выдохнули, а я загрустила, потому что не дай боже дома.

Взяв с собой бутылочку для себя и заботливо ром для своего мужика, заебанного вусмерть и никак не могущего выплеснуть говнецо, мы покинули ресторан и шли к парковке, когда все-таки сдетонировало.

– Э, уважаемый! – Неосмотрительно дэрзко окликнул Яра один из компании, с которыми разойтись на тротуаре без соприкосновения было затруднительно, и Яр (действительно ненароком) задел его плечом, – широкий, что ли?

Яр остановился. Вадим обернулся, сунув руки в карманы брюк, склоняя голову вправо, очень спокойно сказал:

– Извините. Он случайно.

– Да не ты, а вон тот!

Ну, тебе же сказали, что он не специально. Глупый какой. Глупым тяжело иногда приходится.

– Пойду-ка я на лавочке посижу. – Заключила я, глядя как каменеет лицо Истомина.

– В пещере вырос, уважаемый? Извиняться не учили?

Яр извинился. Когда его костяшки были разбиты в кровь, мужики уже не требовали извинений, и, сжавшись на асфальте с хрипами и стонами, давали несбыточные обещания суровой мести.

А когда шел сам подготовительный к извинениям процесс Истомина, я хлебала вино на скамейке, глядя то на него, то на то, как Вадим давал пиздюлей там, где Артюхов с выскочившим из машины Игорем не вывезли.

Кровь на промёрзшем тротуаре, вино в руках, мужики ебашатся. Заебись живу.

Сначала даже позвала дурочку, визжащую и захлебывающуюся соплями в стороне, и периодически пытающуюся влиться (для вида) в потасовку, но ее оттаскивали зеваки (тоже для вида), но она ко мне присоединиться почему-то не хотела и предпочитала истерику

Вообще, Яр неплохо дерется, прямо видно, что не в новинку. Скорее всего, чем-то занимался, талантливый мой. По роду деятельности, на старте приходилось смотреть спортивные состязания, в том числе бои. Поэтому я смело заключила, что удар у Истомина точно поставлен.

Занимался явно, но, скорее всего, давно, ибо позорно пропустил удар в челюсть. Не то что бы прямо совсем, все же почти успел уклониться, но судейская коллегия в виде меня, ставит минус технике инопришеленца. А так красиво месит, молодец прямо, не страшно в подворотне с ним гулять, если ножик забуду.

И Алексеевич какой молодец, от босса не отстает. Вообще прямо не отстает…Это полосует внутри. Вадим вскинул голову, столкнулись взглядами. И от понимания для чего он смотрит, полосует еще больше. Прикрыла глаза и присосалась к бутылке.

– Извините, – сказал Яр, тяжело дыша и отходя от людей на асфальте.

Артюхов, когда Яр на него посмотрел, сплюнул выбитый зуб и невозмутимо кивнул, мол, все в поряде, царь Леонид, твои триста спартанцев без особых потерь одолели греков, правда, численным перевесом, но главное же победа.

Долгая дорога домой. Яр курил в окно и молчал. Ощущала, как спадает все, как внутри спадает то, что давило, то, что усилием и щелчками закрывалось. Кроме взгляда карих глаз. Снова, Вадим, нельзя быть таким. Нельзя, Хьюстон…

Нельзя на адреналине, на месиве, вскидывать голову, чтобы проверить, где я. Потому что тебе уебало в голову воспоминание другого боя, гораздо более опасного, где ты и твой маэстро  вкатывали тварей под асфальт. Нельзя смотреть вот так, потому что тебе в голову жестко уебало ассоциацией моих слез на своей ладони, распознаванием степени моего ужаса, когда прижимал к себе. И чем больше нарастал ужас, тем больше прижимал. И когда он поднял голову, взгляд карих глаз отражал все это. Трезвый, пристальный. Напряжённый. Снова не животный, снова не инстинкты, снова, сука, Хьюстон, мужской…