Дар дождя - Тан Тван Энг

Отец посмотрел на часы.

– Собирайся, пройдемся до порта.

– Зачем?

– Хочу тебе показать кое-что и надеюсь, ты больше такого никогда не увидишь.

Мы заперли контору и пошли к Вельд Ки. Я держал голову повыше, глядя прямо перед собой, заставляя себя не смотреть на лежавшие вокруг трупы, дыша так мелко, как мог. Мы протиснулись сквозь толпу и увидели, что ворота на причал заперты на замок и взяты под охрану.

– Ноэль Хаттон с сыном, – сказал отец молодому британскому солдату, протягивая какую-то бумагу.

Постовой сверился со списком и открыл ворота.

– Где ваш багаж, сэр?

– Он нам не понадобится.

Мы вышли на пирс Светтенхема. Порт систематически разрушали при отступлении, и везде лежали огромные кучи обломков. Перед нами были останки всего пенангского военно-морского флота: верхушка потопленного корабельного корпуса, обугленные скелеты-каркасы судов, не ушедших на дно – многие еще горели, обдавая нас черным дымом при каждом порыве ветра. На поверхности моря качались трупы и корабельные обломки.

Большая толпа направлялась по пирсу в сторону пришвартованного к нему старого парохода. В воздухе повисло отчаяние, звучавшее в воплях младенцев и женских рыданиях. Многие несли по одному чемодану, все время оглядываясь через плечо. Я видел их глаза, но они прятали взгляд. В толпе было поровну гражданских и военных. Но все они были европейцами, и я почувствовал себя не в своей тарелке.

Охранник, на вид не старше Уильяма, остановил пожилую пару с четырьмя бульмастифами.

– Мне ужасно жаль, сэр, но собак на борт брать запрещается.

Женщина обернулась к мужу.

– Дорогой, но мы же не можем их бросить. Нельзя оставлять их проклятым япошкам.

– Послушайте, вы не могли бы просто нас пропустить? Эти собаки хорошо вышколены, они никому не причинят неудобства, – сказал мужчина.

Постовой покачал головой и остался непреклонен, несмотря на угрозы и мольбы пожилой пары. Наконец мужчина что-то прошептал жене, которая вцепилась ему в руку, но кивнула. Они нежно заговорили с собаками, погладив и приласкав каждую. Потом мужчина поцеловал жену и стал смотреть, как она поднимается по сходням. Когда она скрылась из виду, он сунул руку в карман и достал револьвер. Потом взял собак и увел их сквозь людскую толпу к дальнему концу пирса. Когда через несколько минут он вернулся к сходням, он был один и по его щекам текли слезы.

– Почему постовой у ворот спросил наш багаж?

– Я получил от военного ведомства приказ упаковать вещи и проездные документы, чтобы попасть на борт одного из последних кораблей до Сингапура. Нам было приказано не разглашать эти сведения никому из местных сотрудников или друзей. Англичане сдают малайцев япошкам. Мы все уносим ноги. Вот так. Даже господин Скотт уехал. А Генри Кросс отправил сыновей в Австралию.

Он стоял на краю пирса, и корпус «Парнгкора», принадлежавшего сингапурской пароходной компании, нависал над нами, словно волна, готовая разбиться о берег.

– Я не могу в это поверить. Неужели вот так все кончится?

– Мы тоже поедем? – спросил я, надеясь, что он наконец увидел происходившее моими глазами.

Он покачал головой.

– Нет. Только не так. Только не так. Мы останемся. Будем высоко держать голову. Мы сохраним имя нашей компании незапятнанным и сохраним лицо.

Я подумал, что жизнь, прожитая на Пенанге, перестроила его образ мыслей на восточный лад.

– Этот корабль – последний. После того как он отчалит, мы сможем надеяться только на себя.

Толпа толкала и теснила нас, спеша вверх по сходням. Я уныло смотрел, как люди взбирались на борт. Скоро не должно было остаться никого, никого, кроме нас двоих.

Когда поднимали сходни, отец взял меня за плечо. Я подавил внезапный порыв взбежать на корабль и закричать матросам, чтобы те пустили меня внутрь, позволили спастись из хаоса, в который превратилась моя жизнь. Пароход прогудел и стал отходить от платформы, затрясшейся мелкой дрожью. Люди стояли на палубе и смотрели на нас. Не было ни цветных лент, ни надувных шариков, ни веселья. Маленький мальчик, державший мать за руку, поднял вторую руку и помахал нам на прощание. Я отошел на шаг от отца, к самому краю пирса, и помахал в ответ. Это было прощание не только с местом, но и с образом жизни, даже целой жизнью, и мне подумалось, что тот маленький мальчик уже тогда понимал, что дни, в которые он рос, играл, жил, ушли безвозвратно.

Несмотря на то что отец отказался от тайного переезда в Сингапур, многие европейцы согласились на такой шаг. Практически все британское население, как гражданское, так и военное, внезапно исчезло, оставив слуг и друзей с чувством, что их предали. От этого чувства брошенности им было не суждено излечиться; уехав, англичане потеряли немыслимое количество лица.

Остров стал обиталищем привидений. Многие местные жители отправились в джунгли и отдаленные деревушки в горах, надеясь избежать встречи с японскими солдатами. Те, кто остался в городе, ходили с потерянным видом.

В последующие дни на улицы продолжали со свистом сыпаться бомбы, взрывая здания и сотнями убивая людей. Я сидел в конторе, пытаясь уничтожить еще больше документов, когда услышал и почувствовал взрывы. От взрывной волны здание пошатнулось, несмотря на то что по звуку до места взрыва было не меньше мили. Подойдя к окну, открытому, чтобы впустить ветерок, невзирая на уличную вонь, я увидел клубы дыма, поднимавшиеся над казармами британской армии. В небе хищными птицами кружили самолеты. Люди на улицах стали кричать. Раздались новые взрывы, от которых задрожали оконные рамы, покрывшись зубцеобразными трещинами, словно замерзшими вспышками молний. Впервые с начала войны меня охватил настоящий страх. Скоро мне в ноздри потянуло едким запахом дыма, и я закрыл окно, не способный ни дышать, ни думать.

Зазвонил телефон, отчего я вздрогнул. Звук звонка был чудовищно неуместным. Город ровняли с землей, а у меня звонил телефон. Я отупело смотрел на аппарат. И наконец снял трубку.

Это был Эндо-сан.

– Что ты делаешь в конторе?

– Просто навожу порядок, – слабым голосом ответил я.

– Езжай домой. В городе оставаться опасно. Скоро войдут войска. Уезжай сейчас же. – Он повесил трубку.

Скоро должны были войти войска. Я этого ждал, но это все равно казалось невозможным. У нас же была армия, хорошо экипированная и хорошо обученная. Неужели она не могла дать бой?

Меня тряхнуло очередным взрывом. На этот раз он прогремел ближе. А потом еще одним. Нужно было ехать домой. Бог знает, что мне было делать, если бомбили Бату-Ферринги. Я выбежал на улицу и тут же чуть не решил вернуться в контору и спрятаться там.

Дорога была испещрена воронками. Некоторые машины провалились в них носом, и их кузова торчали вверх, как корма накренившихся кораблей в порту. По асфальту текла кровь, густая, как машинное масло. Окна во всех домах были выбиты, и осколки стекла рассыпались по разорванным телам, как кристаллизованный дождь.

Прозвучал свист ветра, сверкнула обжигающая световая вспышка, и часть здания «Эмпайр-трейдинг» оторвало прочь. Меня швырнуло на землю, где я сделал кувырок укэми и вскочил на ноги, потеряв ориентацию в пространстве; в ушах безумно шумело.

Я добежал до сарая за зданием, где охранник-пенджабец обычно держал свой велосипед. Я надеялся, что он оставил его там, когда эвакуировался в горы. К моему облегчению, велосипед стоял на месте, прислоненный к стене. Вся одежда охранника исчезла, остался только «чарпой» – холщовая раскладушка, на которой он спал.

Я забрался на велосипед и покатил домой по улицам, запруженным велорикшами и повозками, на которых люди бежали из города. Каждому пришла одна и та же идея – убраться подальше и спрятаться в горах или отдаленных деревнях. Солнце жалило плечи, словно кнутом, и рубашка скоро прилипла к телу. Позади раздался новый каскад взрывов, сотрясавших землю и самые потаенные уголки наших сердец.

По пути мне не встретилось ни одного военного, и я гадал, куда они подевались, почему бросили нас на произвол судьбы. Я подобрал оброненную какой-то женщиной соломенную шляпу, радуясь хоть такой защите от полуденного солнца, и сердце мое ныло при виде лиц, охваченных ужасом.

На Эспланаде я остановился, последовав примеру многих. В небе над проливом два брюстера «Буффало» – с военного аэродрома в Баттерворте – давали бой японским истребителям, но у тех было явное численное превосходство. Японцы преследовали «Буффало», поливая трассирующими пулями, которые снизу казались вспышками света. Один из самолетов загорелся. Пока он падал, огонь набрал аппетит и поглотил его от носа до хвоста, превратив в пылающего мотылька. Самолет упал в море, и, когда пламя поглотила вода, до нас донеслись громкий всплеск и змеиное шипение.

Оставшийся «Буффало» заложил вираж и улетел прочь, и у меня вырвался стон, слившийся со стонами сотен других людей, которые, как и я, молча его приветствовали. Много лет спустя я узнал, что те два самолета было всем, что осталось от нашей воздушной обороны: два стареньких «Буффало» против японских военно-воздушных сил.