Байрон - Анатолий Виноградов

— Они молодцы, — сказал русский царь.

— Ваше величество, — скромно потупясь, ответил Метерних, — поддерживать восстание против законного государя, каким является его величество султан турецкий, это значит насаждать революцию в Европе.

Турки разбили генерала Александра Ипсиланти. Он пытался бежать через австрийскую территорию и попал в австрийскую тюрьму. Русский царь его не поддержал, узнав о претензиях Александра Ипсиланти на греческую корону. Но остался Дмитрий Ипсиланти, который с помощью Маврокордато создал совет и сенат из Пятидесяти греков. Ссориться с русским царем не хотели, тем более, что вопрос об ослаблении Турции был вопросом выгодным для многих европейских государств, скрывавших свою заинтересованность, а тут турки внезапно проявили непозволительную живучесть. Они захватили и начисто опустошили греческий остров Хиос. После этого «европейское общественное мнение склонилось в пользу греков». Франция и Англия сочли необходимым «сочувственно вмешаться», чтобы не упустить своего куска при будущем дележе той или иной добычи. В ответ на это султан Махмуд и Махмед Али, пытавшийся разыграть из себя африканского Бонапарта в качестве египетского паши, тайно об'единились для завоевания Греции. Сын Махмеда Али, Ибрагим, адмирал флота, состоявшего из шестидесяти трех военных мониторов и сотни транспортов, отправился в экспедицию, имея на борту шестнадцать тысяч пехоты и восемьсот всадников.

Английский поэт Леондор писал обращение к грекам о том, что они обязаны бросить презренное употребление огнестрельного оружия я перейти к старинному испытанному марафонскому луку, дабы тучами стрел закидать турецкие поля. А полковник Стенгоп спорил с Байроном о том, следует ли соглашаться с поэтом, который требует доставки из Англии шести четырех-пушечных батарей вместо шести пресвитерианских священников, которых полковник английской службы Стенгоп обязался доставить в Грецию для обращения греков в англиканское вероисповедание. Попав в эту неожиданную и балаганную обстановку, Байрон писал своей сестре из Кефалонии 12 октября 1823 года:

«…Дела у греков в таком положении, что трудно понять, в чем я могу им помочь, если вообще помочь им возможно. Все же у меня есть надежда, что они, наконец, поймут в чем дело и перестанут грызть друг друга, пока не добьются национальной независимости, а там они смогут определить судьбу своих домашних дел и… пусть! Ты видишь, что мне есть о чем задуматься: ты представить себе не можешь, до какой степени это проныры, вероломные и мелочно-суетливые люди, а так как меня стараются завербовать посланцы от всех греческих партий и я обязан действовать без пристрастия, то я восклицаю, как Юлиан на военном учении: „О, Платон, что это за труд для философа!“ Впрочем, ты ни во что ставишь мою философию».

Не успела Тереза Гамба проститься с Байроном на борту «Геркулеса» и уйти, как два грека стали в качестве ад'ютантов справа и слева от Байрона. Они прекрасно говорили по-английски, они вмешались в разговор, их льстивая речь наполняла воздух; эти двое были греческими провокаторами, состоявшими на службе в турецком штабе.

С дороги Байрон писал Муру: «Где же греческий флот? Я не знаю, может быть вы знаете, Мур? Я сказал нашему капитану, что, по моему мнению, два больших корабля на горизонте — это корабли греческого флота. Но он ответил: они слишком крупны. Такие же сомнения по поводу всех встречных и прибрежных судов».

Байрон прибыл в Кефалонию. На островах было неспокойно. Байрон сразу оценил характер авантюры и стал ждать, как он говорил, «подлинно народного движения». Первая прозаическая сторона дела внезапно раскрылась перед Байроном во всей своей отвратительной неприглядности: вожди торговались, клеветали друг на друга, называли друг друга предателями, кричали о суммах, полученных каждым от той или иной иностранной державы.

Александр Блок изумительно перевел строчки Байрона, которые называются «Дневник в Кефалонии»:

Встревожен мертвых сон — могу ли спать?Тираны давят мир — я ль уступлю?Созрела жатва — мне ли медлить жать?На ложе — колкий терн; я не дремлю;В моих ушах, что день, поет труба,Ей вторит сердце…

Эти стихи написаны в виде посвящения Греции. Поэт сравнивает эту страну со змеей, которая его, как птичку-колибри, заворожила глазами. Ощущение смерти и какого-то загробного бытия не покидает Байрона ни на минуту. Казалось, исчезло чувство реального. И однако, принеся себя в жертву, он возвышается над развертывающимся актом борьбы, полным корысти, интриг и личной заинтересованности. Байрон впитывает в себя, как горечь, вражду и распри греческих вождей. Он ждет «могучего и большого народного движения» и до этой поры не соглашается покинуть Кефалонию и поселиться на полуострове.

Лондонский комитет англичан, сочувствующих греческому движению, прислал Байрону мандат на представительство. Байрон жил, как в огне. Под ним горела земля. В декабре 1823 года, когда движение разрослось, Байрон решил высадиться на берег. Маленькое суденышко, на котором плыл Байрон, благополучно прошло мимо турецкого монитора. Гавань Драгоместри укрыла это суденышко. Байрон пять дней не раздеваясь провел в ожидании момента безопасной высадки. В эти пять дней сильно надорвалось его здоровье. Наконец появился греческий военный корабль, который должен был провести судно Байрона в безопасное место и там организовать высадку штаба на берег. Но и этого греческие вожаки не сумели сделать как следует. Они показали себя трусливыми воинами и плохими моряками. Благополучно посадив на камни и разбив судно, они предоставили Байрона собственной участи. Байрон бросился вплавь в одежде, держа на плечах греческого ребенка, которого он еще на борту обещал доставить родителям. Так ночью, продрогший и измученный, без еды и без пресной воды, он сидел на берегу и отогревал застывшие ручки ребенка чужого народа, вспоминая о том, как английские власти отняли у него его собственного ребенка и как погибла его вторая дочь.

Байрон высадился в Мессалунгах. Пушечные салюты и оглушительная тамбурмажория встретили его. Его приветствовал Маврокордато с пятитысячным войском. Байрон взял на себя содержание отряда из 500 сулиотов. Началась военная жизнь. Греки умели «блестяще показывать тыл туркам». Давясь от презрения, Байрон учил их стрельбе и верховой езде. Как нарочно подобранные, малокультурные и тупые сулиоты нисколько не напоминали великих сынов Эллады. Отрадное впечатление производили турецкие пленники. Байрон долго говорил с турецкими офицерами, глаза его оживились; он-видел перед собой «настоящих воинов». Он возвратил им оружие и отправил их к турецкому генералу Юсуф-паше с письмом, написанным в очень теплых и благородных тонах. Он указывал Юсуфу на отвратительные стороны войны и выражал уверенность, что «турки проявят свое обычное благородство». В эти дни Байрон написал свое последнее стихотворение. 22 января 1824 года ему исполнилось тридцать шесть лет.