Приключения Бормалина - Алексей Зотов

— Бормалин. — И я пожал его длинную узкую ладонь.

— Откуда ты знаешь про эту песенку, Бормалин?

— Я слышал ее позавчера, — объяснил я. — Ехал мимо, а ты ее напевал. И вот я вернулся. Спой мне ее, Менестрель.

Все так же замечательно улыбаясь, он развел руками, а потом обнял всеми пальцами гриф. В его улыбке прибавилось грусти.

— Нет такой песни, — невесело сказал он. — Есть только две строчки. Песню я еще не придумал.

— Ага! — Я начал о чем-то догадываться. — А скажи, Менестрель, за именем Мэри-Джейн стоит реальное лицо? Или это просто героиня?

— Очень даже реальное, — вздохнул он. — Была девушка, ее звали Мэри-Джейн. Она жила здесь, недалеко, — Менестрель, на ощупь взяв шляпу и высыпав мелочь под ноги, сделал неповторимый жест в ту сторону, где начиналась улица Антиквариум. — А потом она уехала в глубину Карамелии. Там есть озеро Ит, на берегу озера стоит небольшой дом с садом, и называется это «Виллой Мэгги». Остальное тебе понятно.

— Да, я знаю это озеро… А сейчас она там? — спросил я осторожно, боясь услышать какую-нибудь трагическую весть. — И вообще, если можно, расскажи мне о ней, Менестрель. Поверь, это не праздное любопытство.

Он помолчал, шевеля пальцами, в которых было столько мелодий! Потом опустил пальцы на струны и снова заиграл.

— Мы познакомились здесь, на этих же ступеньках, несколько лет назад… Она подошла, долго слушала меня и попросила сыграть ей чакону Баха. Эта тема что-то ей напоминала. Потом стала появляться все чаще, я играл ей английские и шотландские мелодии. Она была из Англии и тосковала по дому. В Карамелию она попала не по своей воле, ее привезли сюда на рабовладельческой галере. Знаешь эту гнусную длинную лодку с множеством весел?!

— О да!

— Мы были с ней друзьями, Бормалин. Я, признаться, был немножечко влюблен в нее, но у нее был муж, она его любила и ждала. Они отправились в свадебное путешествие, и в пути на них напали пираты. Их разлучили. О судьбе мужа я ничего не знаю, а Мэри-Джейн привезли к нам на невольничий рынок. Тогда у нас еще был жив этот отвратительный пережиток прошлого — невольничий рынок. Приходила галера с рабами, подмостки местного театра становились невольничьим рынком, и богатые карамельцы выбирали себе рабов и рабынь. Так было до прошлого года, но возмущение горожан нарастало, и губернатор был вынужден издать знаменитый указ, по которому эти позорные невольничьи рынки упразднили, а привезенных галерой рабов сразу же отправляли на плантации.

Менестрель умолк, продолжая наигрывать свои мелодии. Затем снова заговорил:

— Мэри-Джейн купила богатая пожилая леди по имени Мэгги, тоже англичанка, но давно поселившаяся здесь, на Антиквариуме. — И Менестрель снова сделал шляпой неповторимый указующий жест вдоль Антиквариума. — Леди услышала английскую речь Мэри-Джейн и купила девушку… как бы это выразиться… в качестве привета с родины, что ли. Мэри-Джейн читала ей английские романы, до которых и сама, признаться, была охоча, готовила английские блюда, пела английские песенки. Помнишь, Бормалин: «Край, Билли, край, Билли…» А маленький охотничий домик на озере Ит, принадлежавший покойному мужу леди, по проекту Мэри-Джейн перестроили на сугубо английский манер: камин, палисадник, флюгерок… И когда леди приезжала туда, у нее была полная иллюзия, что она в Англии. Потом леди, которой было уже за девяносто, умерла, и ее похоронили на нашем кладбище. По завещанию все ее имущество отошло к племяннику, который жил здесь же, в Бисквите, а охотничий домик, «Виллу Мэгги», она завещала Мэри-Джейн. После похорон девушка туда и уехала, а я написал эти две строчки. Они и привели вас сюда.

Обратный путь занял у меня гораздо больше времени, и тут не обошлось без приключений.

Размышляя о Мэри-Джейн, я шел со своей вязанкой тростника, задевая прохожих, которых становилось все больше. Скоро я бросил тростник и шляпу, встряхнулся и, можно сказать, потерял всякую бдительность. В моем воображении уже маячили озеро Ит, вилла на его берегу… Хорошо бы догнать фургон до озера.

Переходя улицу, я едва не угодил под лошадь, катившую изящное открытое ландо, в глубине которого покачивались страусиные перья на шляпке. Из ландо меня злобно облаяла крохотная болонка, а перья страуса, как мне показалось, благосклонно склонились в мою сторону. Заглядевшись на лорнетку, мерцавшую под перьями, я едва успел отскочить от лошади, промчавшейся рядом и косо глянувшей на меня круглым глазом.

— Ух ты! — сказал я и заспешил дальше, направляясь к Восточным воротам.

Тут и поджидала меня неожиданность: трое вооруженных карабинеров в форме цвета хаки и среди них Бром. Они двигались в режиме поиска прямо навстречу мне, рыская глазами по сторонам и не пропуская ни одного лица.

То, что нас станут искать, было очевидно, но вот так столкнуться нос к носу с Бромом я, признаться, не ожидал. Оставались считанные секунды на размышление: мчаться ли во весь дух вдоль по улице, спускавшейся к порту, где всегда можно найти укромную щель, или — направо, наудачу, во двор, или — перед носом, через улицу в сквер, и там по обстановке?

Вряд ли они откроют огонь на поражение субботним многолюдным вечером в центре города, где и так неспокойно.

— Вот он! — вдруг крикнул Бром, показывая на меня пальцем, и между его пальцем и мной тут же образовалась свободная зона, из которой мигом смыло всех. — Брать живым! — И, противореча себе самому, Бром выхватил из кобуры «кольт».

Прохожие прыснули кто куда. Шарахнул вертикальный выстрел, и следом другой. Кто-то засвистел, привлекая полицию. Сотня яблок медленно покатилась из опрокинутой тележки поперек улицы. Сцепились два экипажа. Ах, какой вечер был испорчен!

Я ушел вправо, во двор, промчался узкой кишкой переулка мимо лавочек и кофеен, влево, вправо, вперед, по кровеносным сосудам узких кривых переулков, влево, вправо, влево, вправо… За двадцать минут я ухитрился забиться в такую глушь, что городом тут и не пахло.

Маленькие домики лепились друг к другу и к каким-то странным сооружениям, похожим на средневековые укрепления. Тянулся высокий дощатый забор, за которым слева вдали лаяла собака. Собачий лай был единственным признаком жизни в этих местах. Я долго бродил среди домишек, укреплений и терриконов, не теряя из виду забора. Смеркалось. Мне не встретилось ни души. Чтобы окончательно не заблудиться, я пошел на собачий лай.

Я шел вдоль забора, и жуть меня брала от этого раздававшегося все ближе истеричного, осатанелого лая если не сбесившегося, то уж наверняка смертельно разъяренного пса. Нет, дальше не пойду. Я подпрыгнул, подтянулся и, держа забор под мышкой, осторожно поглядел, кто это лает и почему.