Волчина позорный - Станислав Борисович Малозёмов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Шура вышел из машины и встал перед палисадником напротив окна, за которым было больше всего шума и звона стаканов. Потом присел и минут за пять с напряжением, но очень тихо оторвал штук десять штакетин и отложил их вбок. Образовался проход, через который запросто втроём можно быстро проскочить, если пригнуться. Он вернулся и пальцем позвал Тихонова выйти из «москвича».
— Сейчас мотор не включаем, ставим скорость на нейтралку и толкаем телегу чуть дальше прохода, который я выломал, чтобы на неё свет из окна не падал. Понял?
Перекатили машину. Сели в кабину.
— А дальше? — Тихонов стал догадываться. — Будем его вызывать? А по какому делу?
Шура достал из «бардачка» блокнот и ручку.
— Сыграем приблатнённых. Точнее — ты сыграешь. «Маляву» ты принес Духу от «кума» Надо, мол срочно к восьми утра завтра Духу быть у командира, подполковника Серебрякова в кабинете.
— Думаешь, проскочит финт? Почерк «кума» Дух явно знает. — Вова почесал затылок. — Может, от кого другого записка?
— Ну! От Генерального секретаря ЦК КПСС, — засмеялся Малович. — «Кум» всем по телефону звонит. И Духу тоже. А недавно его вызывали в милицию и телефон теперь прослушивают. Что вызывали, все блатные знают.
В общем, маляву держишь ты. Скорее всего, к окну не он сначала подойдет. Но отдать «кум» приказал лично в руки. Я присяду перед тобой под окном. И когда будешь «маляву» передавать, я встану и его за руки из окна выдерну. Он записку и развернуть не успеет. Почерк узнает. Скажешь тоже……
И они спокойно прошли в дыру на заборе, Малович сел на корточки под окно, а Володя громко постучал кольцом по стеклу. Выглянул сильно пьяный, обкуренный анашой паренёк лет двадцати и уставился на Тихонова.
— Ты х-хто, фраерок? — выговорил он и опустился на локти.
— Диме Духу «малява» от «кума», — Тихонов держал свёрнутую в трубку записку между пальцами.
— Давай, — сказал парень. — Отнесу ему.
Тихонов шагнул назад.
— Велено передать лично в руки, — Вова повысил голос. — Чё, рог ты пыжиковый, не кумекаешь чё я ботаю?! Вандай к Духу и баклань, чё «кум» вам, огрызкам, задрючил! За ним маза. Мне жохой перед ним пластаться не в масть. Вкурил звон, касьян херов? Не нямлишь, как вроде на снежок оторвался, мля!
— Так бы сразу и заботал как красный фартовик. А чё гореть во всё хайло!? Дух! К тебе пришли! — крикнул парень, локоть его соскользнул с узкого подоконника и он завалился на пол комнаты.
— Чё надо? — через минуту в окне появился худой, наголо бритый мужик годами за тридцать.
— «Малява» тебе от «кума». Звонить не может. Как погорел на мусарне, прослушивают телефон, сказал Виктор Фёдорович, — Вова прижал записку к рубашке.
— Ну, так подкати маляву. Чё не посыпаешь? — Дух протянул ладонь. Шура вскочил и двумя своими здоровенными руками как морковку с грядки выдернул Духа за локоть на траву.
— Атас! — заорал Дух. — Это «мусора». Кадык, шмаляй из обреза! Он в углу. Их тут двое всего. Мочи сук, волчар позорных, легашей грёбаных! Направо шмаляй в самого здорового, да меня смотри не запятнай!
Шура и Володя заломили Духу руки и потащили к дыре. Влезли все. Поместились. Из окна грохнул выстрел и дробь скосила нижние ветки маленького тополя, раздробила первую от дыры штакетину.
— Быстрей тяни! — крикнул Шура.
Но тут в сто раз громче шума и визга в комнате шарахнул Кадык из второго ствола.
— О-о-о! — хрипло застонал Малович. — Эх, мля…О-о-а-а…
— Зырь, Дух! — Брызгал из окна слюнями Кадык. — Я амбала справа закоцал! Жмур, в натуре!
— Шура! — закричал Тихонов, продолжая тащить Духа. — Шура, дорогой ты мой!
В доме внезапно всё стихло настолько, что слышно было, как Кадык перезаряжает обрез и готовится выстрелить снова.
17. Глава семнадцатая
Глухая улица Камышинская ночью была будто специально подготовлена для любителей пугаться и потом долго бояться всего. Это очень забавные любители и даже название имеют красивое — мазохисты. Неожиданно выпрыгивающий из щелей, дырок, ямок, из-под заборов и с веток, с проводов и крыш страх доводит одиночно добравшихся сюда граждан до истерики, а небольшой трезвый коллектив до плотного сжатия в неразделимую кучу и бьёт всю группу совместной крупной дрожью.
Это добавляет всем адреналина, он в свою очередь извлекает из потаённых закоулков организма неактивно дремлющие все главные гормоны. Сначала тестостерон, который грубо и самостоятельно выдавливает из других желёз дополнительные эстрогены, все вместе они разыскивают в глубинах плоти прогестерон, потом дигидроэпиандростерон, а уже в конце улицы извлечённые и ранее дремавшие гормоны все хором добавляют к этому коктейлю Д- гормон или проще — витамин Д.
Страх этот жуткий то вылетает в форме собаки из подворотни и отрывает всё, что отрывается быстро: куски брюк, платьев, сапог, портфелей и целиком вырывает хозяйственные сумки. Или же слетает ужасный страх с черных от темени деревьев, прикинувшись вороной, и долбит народ в темя, надеясь отловить любое насекомое, выклёвывает из «авосек» колбасу, сыр, капусту и даже пробивает чугунными клювами банки с килькой в томатном соусе. Третий вид жути — это искрящиеся провода на старинных полусгнивших столбах.
Они мечут искры, похожие на молнии, интенсивно, но бессистемно и попадают либо за шиворот, что излечивается потом мазями всего за полгода, то осыпают народ фейерверком огненных оранжевых хлопьев и поджигают советские шмотки. У особо подготовленных, конченых мазохистов — одежды модные, импортные. Горящие граждане со скоростью среднего класса самолёта — истребителя долетают пару километров до колонки и долго ловят кайф от процесса тушения останков одежды и дымящейся кожи слабеньким напором воды.
Лампочки в домах не зажигают здесь по причине наспех скрученных повсюду проводов, тратящих почти всю электроэнергию на украшение воздуха миллионами разноцветных искр. Местные жители ходят ночью по улице к соседям за солью или свечками с тусклыми фонариками, которые мерцают как волчьи глаза и потому, видимо, прогуливающимся по этому жуткому месту мазохистам ещё легче и интереснее пугаться. Ну, откровенно говоря, жути тут, на первой от реки Тобол улице Камышинской, побольше. Просто всю её не опишешь и,
