Новый Мир ( № 1 2008) - Новый Мир Новый Мир

“Цунами” Анатолия Курчаткина вполне могло бы появиться не в “Знамени”, а на страницах “Москвы” или “Нашего современника”. Мало того что роман остросоциальный, что одна из центральных тем — антагонизм буржуйской элиты и нищего, обворованного этой элитой народа, но в романе Курчаткина поселился даже излюбленный фольклорный персонаж почвеннической литературы — еврей-олигарх (антагонист главного героя).

В последние два-три года на смену (или в подмогу, тут возможны варианты) красным и красно-коричневым пришли “оранжевые” — Захар Прилепин, Наталья Ключарева и, с оговорками, Василина Орлова. Примечательно, что эстетически между оранжевыми не так много общего: “суровое” письмо Захара Прилепина очень далеко от оранжевого лубка Ключаревой. Но объединяет их, разумеется, неприязнь к потребительству, гламуру, культу наживы, конформизму, социальной несправедливости, ФСБ и т. п., а главное — все то же черно-белое зрение.

Отношения с почвенниками амбивалентны. Вроде бы оранжевые повторяют мысли, хорошо известные постоянным читателям “Нашего современника”, но между красными и оранжевыми (эстетическое несоответствие яркой политической окраски черно-белому художественному зрению) существуют и заметные расхождения.

Оранжевые избегают всего, что связано с ксенофобией. В “Саньке” Захара Прилепина столкновение молодых радикалов с армянами оканчивается арестом. Но и армян, и молодых радикалов быстро освобождают: первых — за деньги, вторых — из личных симпатий (менты перепутали соратников Саньки с дружественными им скинхедами). Выясняется, что истинный враг — вовсе не кавказцы, а продажные и, кстати, ксенофобски настроенные представители власти. В лубочном романе Ключаревой “Россия: общий вагон” кавказская тема подается в духе умозрительных, наивно-романтических либеральных схем: Никита видит во сне, как его благословляет благородный террорист Мовсар. Позднее Никита и Юнкер знакомятся с беженкой из Чечни, которая поведала им свою историю: “Когда война пришла, нефтепроводы и заводы гореть начали <…> все живое оттуда и разбежалось. И я в том числе”. Вот так просто: война пришла. Жили да поживали в Грозном чеченцы и русские, добро наживали, и вдруг ни с того ни с сего их нехорошие путинские соколы бомбить стали.

Методы борьбы со “злом” у красных и оранжевых принципиально различны. Если Прилепин и Ключарева еще рвутся в настоящий бой, то для постаревших красно-коричневых времена вооруженного противостояния безвозвратно прошли. Дело тут не только в возрастной разнице. Почвенники, если “вынести за скобки” кавказскую тему, видят беду не в “антинародном режиме” (в последнее время отношение к режиму пересмотрено радикально), а именно в нравственной деградации общества. Поэтому надо не захватывать правительственные здания (“Санькя”), не собирать поход на Кремль (“Россия: общий вагон”), а постараться изменить самих себя. Есть и образец. Дед — герой повести Бориса Агеева “Душа населения”. Живет он на своем рабочем месте — в старой кочегарке. Имущество у деда — “шкахв”, “карвать”, тарелка древнего радиоприемника, портрет Сталина да старый, советских времен, плакат: “Человек человеку — друг, товарищ и брат”. Он не беден (северная пенсия), но совершенно чужд стяжательства, мораль общества потребления ему просто непонятна. Дед находит счастье не в покупке “мерседесов” или тех же итальянских диванов (спать можно и на “карвати”), не в коллекционировании денежных знаков и не в их веселой растрате. Это тоже протест (не менее радикальный, чем у Прилепина), тоже война, но ее ведут совсем другим оружием.

2. Комната ужаса

…Во всю стену стояло какое-то огромное чудовище в своих перепутанных волосах, как в лесу; сквозь сеть волос глядели страшно два глаза <…>. Над ним держалось в воздухе что-то в виде огромного пузыря, с тысячью протянутых из середины клещей и скорпионных жал.

Н. В. Гоголь, “Вий”.

В детстве я очень любил комнату смеха: невдалеке от входа в наш парк культуры и отдыха находилось небольшое сооружение, снаружи расписанное, судя по всему, потомком “существа с воображением дятла”. А внутри были удивительные зеркала. Зеркала, как и подобало их бытовым родственникам, “отражали жизнь”, но делали это странным образом: люди и окружавшие их вещи представали там с неожиданной стороны: толстые выглядели тощими, тощие — толстыми. Посетитель мог, подобно Павлу I, увидеть себя со свернутой шеей, или сплющенным в тонкий блин, или раздутым, как бочка. Но вообще-то зеркальные чудеса были не страшными, а смешными, забавными.

Вот эту комнату я иногда вспоминаю за чтением “галлюцинаторных” романов Александра Проханова. Самый известный из красно-коричневых мало походит на своих коллег. Писатель-фонтан, писатель-вулкан, беспрестанно выбрасывающий на поверхность новые метафоры. Зрение Проханова полноцветное, он видит даже слишком много цветов (хотя упускает оттенки). Для черно-белой идеологии — слишком цветной, слишком неправильный, не поддающийся логическому анализу. Истинный Проханов начинается со знаменитых передовиц “Дня” и “Завтра”. В них и проявился впервые его босхианский взгляд: “В наших домах поселились бесы. С утра до вечера, меняя обличья, то в чопорных пиджаках, то с голыми задами, то в образе красивой бабенки, то в виде волосатого козлища, они вырываются из кинескопа, скачут по нашим кухням, кабинетам и спальням <…>” (“Завтра”, 1996, июль).

Если верить Льву Данилкину, писатель Карпов (автор “Полководца”) однажды посоветовал Проханову написать новый роман в стиле передовицы. Не знаю, возымел ли действие этот совет, или на Проханова повлияли какие-то неизвестные нам обстоятельства, только эффект оказался исключительным. Проханов наконец-то дал себе волю. “Красно-коричневый”, первый из его “галлюцинаторных” романов, начинается со сцены, где отставной полковник Хлопьянов рассматривает вечернюю Пушкинскую площадь. Обычная реалистическая картина начала девяностых: бандиты, проститутки, торговые ларьки, полуголодные пенсионеры подрабатывают уличной торговлей, но вот выше, над площадью, разворачивается другая картина. В небе — “живом, оплодотворенном Космосе” — парят омерзительные люди-личинки, люди-икринки, люди-эмбрионы: “Тельце, конечности, хвостик были едва намечены, и все внутреннее пространство икринки занимала голова, безволосая, круглая, с фиолетовым пятном на лбу. <…> Мучнистая, как клюквина в сахарной пудре, появилась голова, похожая на посмертную маску. <…> Голубоватая луна с кратерами и мертвыми морями. Жизнь покинула эту остывшую планету, и она катилась по небу, как мертвая голова. Ельцин <…> превращенный в камень, в глыбу метеорита, парил над площадью…”

“Красно-коричневого” наша литературная общественность пропустила, пропустила она и “Сон о Кабуле”, и оба чеченских романа Проханова, написанных в несколько иной эстетике, но тут неожиданно “взорвался” “Господин Гексоген”. Эта была своего рода закономерная случайность: “выстрелить” мог любой из поздних романов Проханова. Читателей “Гексогена” поразили Змей, опутавший Москву, и Ленин, который обороняет от Змея Кремль, “стоцветный каменный куст” Василия Блаженного и превратившийся в радугу президент. Между тем это был обычный для позднего Проханова роман, не лучше и не хуже “Крейсеровой сонаты”, “Политолога” или второй редакции “Последнего солдата империи”. Причем “галлюцинаторность” шла крещендо, достигнув максимума в “Политологе” и совсем уж чудовищном “Теплоходе „Иосиф Бродский””.

Мне представляется, что суть писателя Проханова заключена именно в его оптике. Сходный оптический аппарат был, наверное, у Иеронима Босха и, быть может, у Питера Брейгеля-старшего. Автор “Политолога” смотрит на современную Россию, на политиков и бизнесменов, военных и спортсменов, артистов и писателей, а видит демонов, гарпий, морских и болотных чудищ. Нравственные уродства материализуются, превращаются в физические, и вместо лощеных мужчин, дорого и элегантно одетых женщин мир наполняется омерзительными горбунами, сифилитиками, каннибалами, козлищами. Проханов смотрит на мир словно через какую-то все искажающую линзу. Сатанинский магический кристалл.

В свое время Лев Данилкин очень хвалил Проханова за метаморфозы, которые тот придумал своим героям: Киселев превращался в мобильник, Немцов — в собаку и т. д. Но с тех пор Проханов уже давно превзошел сам себя: один только Путин (Счастливчик, Избранник, Ва-Ва, Президент Порфирий) предстает у Проханова то искусственно синтезированным (кажется, из германия) андроидом (“Господин Гексоген”), то полым творением мастера-стеклодува (“Крейсерова соната”), то женщиной-лесбиянкой, а небольшой хвост, “покрытый светлым мехом”, указывает на его родство с ондатрой, перепончатые лапы — с кряквой (“Политолог”). Но это, в общем, так, для разминки, у Проханова есть вещи и покруче. Чего стоит одна только голова телеведущего Сатанидзе (“Крейсерова соната”), которую используют в качестве генератора лазерных лучей, или путешествующий по метро гриб-шпион из “Последнего солдата империи”. Прохановские монстры время от времени мутируют — питаемое редкостной оптикой воображение писателя беспрестанно генерирует все новые образы и метафоры, их надо куда-то девать.