ПСС. Том 29. Произведения 1891-1894 гг. - Лев Толстой

Вместо: «Она выведет, а то и поймаю. Только не торопиться, а то зарьяешь и хуже пропадешь. — в С В и в С: и он бросился вперед.

Стр. 40, строки 18—19 св.

Вместо: он бросился вперед и бежал, беспрестанно падая. поднимаясь и опять падая. — в СВ и в С: он бежал, беспрестанно падал, поднимался и опять падал.

Стр. 40, строка 17 сн.

Слов: и лошади не догоню. — в СВ и в С нет.

Стр. 40, строка 15 он.

Слов: с платком — в СВ и в С нет.

Стр. 40, строка 14 сн.

Вместо: на бок шлеей, — в СВ и в С: на бок седелкой и шлеёй.

Гл. IX

Стр. 40, строки 3—2 сн.

Вместо: теперь совершенно прошел, — в СВ и в С: совершенно прошел теперь,

Стр. 41, строки 2—3 св.

Вместо: надо было делать что–нибудь, чем–нибудь заняться. — в СВ и в С: Надо было не думать о себе, надо было думать о чем–нибудь другом, надо было делать что–нибудь.

Стр. 41, строка 6 св.

Вместо: из левой перчатки — в СВ и в С: из перчаток,

Стр. 41, строки 6—8 св.

Слов: правая была безнадежно потеряна и, должно быть, уже где–нибудь на две четверти под снегом, — в СВ и в С нет.

Стр. 41, строка 8 св.

Слова: он — в СВ и в С нет.

Стр. 41, строка 10 св.

Вместо: и приготовился — в СВ и в С: приготовляясь

Стр. 41, строки 17—18 св.

Вместо: замерзавший уже Никита — в СВ и в С: мужик

Стр. 41, строки 19—20 св.

Вместо: махая перед носом рукой. Он махал рукой и говорил что–то, — в СВ и в С: махал перед носом рукой и говорил что–то,

Стр. 41, строка 3 сн.

Вместо: Заправив — в СВ и в С: заправляя

Стр. 42, строка 2 св.

Вместо: прислушивался к дыханию Никиты. — в СВ и в С: слушал дыхание Никиты.

Стр. 42, строка 5 св.

Вместо: помираешь. — в СВ и в С: помирать,

Стр. 42, строка 15 св.

Вместо: торжественное умиление. — в СВ и в С: умиленное торжество.

Стр. 42, строки 15—9 сн.

От слов: Так он лежал долго. — и кончая: лежащего под собой мужика. — в СВ и в С нет.

Стр. 42, строка 4 сн.

После слов: Страха он теперь не испытывал никакого. — в СВ и в С: Ему было тепло снизу от Никиты, тепло и сверху от шубы; только руки, которыми он придерживал полы шубы по бокам Никиты, и ноги, с которых ветер беспрестанно сворачивал шубу, начинали зябнуть. Но он не думал о них, а думал только о том, как бы отогреть лежащего под собой мужика.

Стр. 42, строка 3 сн.

Вместо: говорил — в СВ и в С: говаривал

Стр. 43, строки 1—2 св.

Вместо: час и другой и третий, но он не видал, как проходило время. — в СВ и в С: довольно долго.

Стр. 43, строка 14 сн.

Слова: Миколавна, — в СВ и в С нет.

Стр. 44, строка 5 св.

После слов: говорит он себе — в СВ и в С: И что–то совсем новое, такое, что он не знал во всю жизнь свою, сходит на него.

Гл. Х

Стр. 44, строка 15 сн.

Вместо: переезжая ручей, — в СВ и в С: у Ляпина

Стр. 44, строка 5 сн.

Вместо: копытом — в СВ и в С: копытами

Стр. 45, строка 6 св.

Вместо: и ни движенья, ни дыханья — в СВ и в С: и движенья и дыханья

Стр. 45, строки 7—6 сн.

Вместо: и такое же тело; но когда понял, — в СВ и в С: когда же понял,

НЕОПУБЛИКОВАННОЕ, НЕОТДЕЛАННОЕ НЕОКОНЧЕННОЕ

МАТЬ

Я знал Марью Александровну с детства. Случилось так, как это часто случается между молодыми людьми, что между нами были дружеские отношения, никогда ничего похожего на влюбление, если не считать одного вечера, когда они были у нас и играли в «дамы и кавалеры», и она, пятнадцатилетней девочкой с красными толстыми руками и черными прекрасными глазами и толстой, длинной черной косой, подействовала на меня так, что я вообразил на один вечер, что влюблен в нее. Но это было только один вечер, а остальное время – все сорок лет нашего знакомства – мы были в тех хороших дружеских отношениях мужчины и женщины, уважающих друг друга, которые особенно приятны, если они совершенно чисты от влюбления, какими были мои отношения с Марьей Александровной.

 Дружеские отношения эти доставили мне много приятных минут и многому научили меня. Я не знал женщины, более полно олицетворявшей тип хорошей жены и матери. Многое я понял и узнал от нее, многому научился.

 Последний раз я виделся с нею год тому назад, за месяц до ее смерти, которую ни я, ни она не предвидели. Она только что устроилась жить при мужском монастыре одна с своей кухаркой Варварой. Так странно было видеть ее, мать восьми детей и бабку чуть не полсотни внучат, одинокою женщиной, очевидно бесповоротно решившей, несмотря на более или менее искренние приглашения к себе детей, доживать свой век одной. Сначала мне показалось необъяснимо ее поселение в монастыре; я знал ее – не скажу свободомыслие – она никогда не выставляла его, – но смелость и здравомыслие. Полнота чувства, заполнявшего все ее сердце, не давала места суевериям. Знал я ее отвращение ко всякому лицемерию и фарисейству. И вдруг – домик при монастыре, хождение на службы и батюшка, отец Никодим, руководству которого она вполне подчинилась. Все это она делала скромно, умеренно, как будто немного стыдясь этого.

 Когда мы свиделись, она, очевидно, избегала разговоров о том, почему она избрала такую жизнь. Но я думаю, что я понял. Она была человек сердца, а по уму совершенный скептик. Но без детей, без забот о них после своей сорокалетней трудовой жизни в семье ей нужно было на что направить свое чувство. В семьях детей она не нашла этого и решила уединиться, – а при уединении она надеялась найти утешение в том, в чем другие находили его, – в религии. Очевидно, ей было очень тяжело на сердце, но она была горда и за себя и за детей и только чуть, намеками, показала мне свое положение. Когда я спрашивал о ее детях – я всех знал их, – она отвечала мне неохотно, не осуждая их. Но я видел, какая – не драма, – а сколько разных драм было скрыто в ее сердце.

 – Да, Володя очень хорошо устроился, – говорила она мне, – он председателем палаты и купил имение. Да, растут и дети – три мальчика, две девочки, – и она замолчала, нахмурив свои черные брови, очевидно удерживая выражение мысли и отгоняя ее.

 – Ну, а Василий?

 – Василий все то же, – вы ведь знаете его?

 – Все светскость?

 – Да, да.

 – Тоже дети?

 – Трое.

 Такого рода разговоры были о всех сыновьях и дочерях. Больше всех она любила говорить о Пете. Это был неудавшийся член семьи, промотавший все, что имел, не плативший долгов и мучавший больше всех других свою мать. Но она больше всех любила его, сквозь его гадости видя и любя его «золотое сердце», как она говорила.

 Увлекалась она разговором только тогда, когда мы касались ее молодого, беззаботного времени, о котором с особенною прелестью воспоминания говорят люди, измученные невысказанными страданиями. Самый же увлекательный разговор наш, вследствие которого я засиделся у нее за двенадцать, и последний мой разговор с нею – трогательный и умилительный – был разговор о Петре Никифоровиче. Это был кандидат московского университета – первый учитель ее детей, умерший чахоткой в их же доме, – человек замечательный, имевший на нее большое влияние и едва ли не единственный человек, которого она после мужа могла полюбить или полюбила, сама не зная этого.

 Мы говорили о нем, о его взглядах на жизнь, которые я знал и разделял в то время. Он был – не сказать поклонник Руссо, хотя знал и любил его, но был человеком того же склада ума. Это был человек такой, какими, мы представляем себе древних мудрецов. При этом с кротостью и смирением бессознательного христианства. Он был уверен, что он терпеть не может христианского учения, а между тем вся его жизнь была самоотвержением. Ему, очевидно, было скучно жить, если он не мог чем–нибудь жертвовать для кого–нибудь и жертвовать так, чтобы ему было трудно и больно. Только тогда он был доволен. При этом он был невинен, как ребенок, и нежен, как женщина.

 В том, что она любила его, могло быть сомнение, но в том, что она была единственной его любовью и божеством, – не могло быть сомнения для того, кто видел его в ее присутствии. Надо было видеть его большие, круглые голубые глаза, как они смотрели на нее и следили за каждым ее движением и отражали в себе всякое выражение ее лица; надо было видеть эту бодрящуюся, слабую фигуру в расходящемся, дурно сшитом пиджачке, как она склонялась и тянулась к тому месту, где была она, чтобы не было в этом никакого сомнения.