Время спать - Дэвид Бэддиэл

Хуже, если таймер уже включен.

Два часа тридцать три минуты и две недели спустя. Дела идут своим чередом, а не так, как предполагал я — если, конечно, не брать в расчет, что мне опять не спится. Я думал, Ник направится прямиком к Бену и Элис, чтобы все выяснить, — он выглядел таким решительным, когда я уходил. Я три дня пребывал в полной уверенности, что сейчас позвонит Элис, вся в слезах, и, возможно, она не будет знать, где переночевать. Спокойно выслушаю ее рассказ о том, как Ник что-то нес насчет Бена и этой Фрэн, как Бен все отрицал, как она поверила ему, приняв историю Ника за бред сумасшедшего, как она начала беспокоиться, замечая, что Бен чего-то не договаривает, как она увидела вину в его глазах — что делать, кому верить? И только тогда я вступлю в разговор.

Но ничего подобного. Я видел их пару дней назад и был взбешен тем, насколько счастливыми они выглядят. Бушевавшая некоторое время буря религиозного невроза стихла, и единственной темой, которой они касались (и то из-за меня), был отъезд Дины. Расстроившись, я снова съездил в Новую Венецию, чтобы попробовать накрутить Ника посильнее — возможно, у него опять провалы в памяти и ему просто нужно напомнить, — но судно Ника исчезло. Бесследно. Я пытался поговорить с его соседями, но было похоже, что «Вандерлуст» никто не видел, хотя владелец другого судна, тоже плавучего дома, только в полукилометре оттуда, старый морской волк в элегантном наряде от Николь Фари, рассказал мне, все время отвлекаясь на свой пейджер, что помнит «какого-то парня в шляпе и с туалетом в руках», которого он принял за работника лондонского «Водоканала».

Похоже, он починил двигатель судна, так что всем моим планам теперь точно крышка. Сложно себе представить, как силуэт Ника вырисовывается на фоне освещающей Тихий океан луны, вдали виднеется Джакарта, дым из трубы «Вандерлуста» смешивается с запахом рыбы-попугая на вертеле, а он думает: «Подождите-ка! Я же забыл отчитать Бена за историю с Фрэн. Свистать всех наверх!» (Ну или как там правильно?) Мне немного больно оттого, что я потерял друга, и очень больно оттого, что я был так близок к цели, — в следующий раз, когда буду разрабатывать какой-нибудь подлый план, надо будет подучиться у Яго.

Я откидываю одеяло со своего измученного тела. Очень жарко, но съехавшие с катушек биологические часы намудрили еще и с температурой тела, так что, хоть и жарко, кожа у меня влажная и холодная на ощупь; нескольких секунд без одеяла хватает, чтобы лужица пота на пояснице заледенела.

Загадка данной бессонницы неразрешима — отправить в папку «Разное». Я не знаю, стоит ли оставить всю эту затею или надеяться на то, что Ник не уплыл на Восток и все может кончиться хорошо (ну или плохо — как вам угодно); есть еще третий, самый ужасный, вариант, когда я сам иду и рассказываю Элис. Это плохой вариант, поскольку мне не удастся выйти сухим из воды — в случае чего я не смогу заявить, что Ник сам обо всем догадался, и как бы я его ни отговаривал, он все равно бы пришел и рассказал всю правду.

Я подвешен в воздухе — сейчас как раз то время, когда понимаешь, что не заснешь, но принимать снотворное уже поздно, потому что времени на сон почти не остается и не хочется весь следующий день бороться с ощущением, будто голова набита шерстью.

Черт с ним. Решено. Все лучше, чем никогда больше не спать. Слезаю с кровати и тащусь к столу. На мгновение останавливаюсь у окна — занавески чуть расходятся, образуя щель, больше похожую на надрез. Сквозь этот надрез я вижу не рассвет, а лишь то, что солнце уже встало; иначе в Лондоне и быть не может, ведь здесь нет ни линии горизонта, ни гор вдали, из-за которых могло бы показаться солнце, поэтому в Лондоне и не бывает рассвета — того рассвета, который знаком африканским кочевникам, йоркширским крестьянам или стоящему сейчас у берегов Индонезии Нику. Продолжая глядеть на отсвечивающее голубым небо — опять будет жаркий день, — я протягиваю руку ко второму ящику снизу, чтобы достать самое слабое снотворное — темазепам, и чувствую, как мои пальцы погружаются во что-то теплое, мягкое и скользкое. Те доли моего выжатого, как лимон, мозга, которые отвечают за память, реагируют слишком медленно, так что я успеваю поднести руку к лицу за доли секунды до того, как память успевает перемножить два на два. Я бы, конечно, и так рванул в ванную, крича и захлебываясь блевотой, но мне хотя бы не пришлось любоваться прямо перед своим носом прилипшим к руке комком червей и разлагающейся крысиной плоти.

— Привет! — говорит Элис, наконец-то поняв, что за дверью стою именно я. — Чем обязаны?

Судя по наряду, гостей она не ждала. Я стою на ступеньке, поэтому ей приходится нагнуться, чтобы меня поцеловать; успеваю скользнуть взглядом по ее роскошной груди, колыхнувшейся в глубоком вырезе мохеровой кофты, и заметить не прикрытую бюстгальтером бледность кожи.

— Да я так, мимо проезжал.

Удивительно: столько раз прокручивал в голове весь сценарий, но так и не удосужился придумать самое элементарное — оправдание своему визиту. Я целую подставленную мне щеку.

— Еду в мастерскую. Машина умирает медленной смертью.

Из-за спины Элис появляется Бен, хотя сначала я вижу только крепкие руки, обхватывающие ее тонкую талию.

— Только не говори, что ты уже закончил статью о Питере Хаусмане, — кладет Бен подбородок на ее левое плечо.

— Но я действительно ее закончил, — говорю я и иду к машине, радуясь, что моему визиту нашелся официальный предлог.

Уверен, что статья где-то на заднем сиденье «доломита»: какой уже день ее с собой вожу, пытаясь закинуть в редакцию «За линией». Открываю дверь машины и заглядываю внутрь: ни намека на статью, только старые газеты, старые билеты в кино и старые неоплаченные счета.

— Будет прекрасно, если ты мне сразу ее отдашь, — слышу я голос Бена, стоящего прямо за мной. — Мне сейчас надо в редакцию на совещание, а потом я смогу ее отредактировать.

Гляжу в левое боковое зеркало и… нет, не улыбаюсь, но на моем лице появляется выражение внутреннего удовлетворения. Через дорогу стоит машина Бена, красный «фольксваген-поло».

— Ты прямо сейчас туда собрался? — удивляюсь я, будто в первый раз слышу.

Кажется, именно о собрании именно в половину восьмого сказал секретарь, когда я позвонил в редакцию и спросил Бена.

— Да. Дел очень много.

— Вот она, — оборачиваюсь я, держа в руке два скрепленных листа А4 и соскабливая с них треугольный кусочек шоколадки — на словах «атмосфера спокойствия» остается пятно.

— Успеешь чашку чая выпить? — кричит из дома Элис.

Гляжу на Бена: он стоит, вытянув руки, на лице играет насмешливая, но добрая улыбка — он заметил, как я отправил кусочек шоколадки в рот. Рыжеватый отблеск раннего летнего вечера будто согревает его, как костер, небо уже тусклое — похожее ощущение возникает, когда сотни птиц сбиваются в стаи в поисках насекомых, — и в сумерках букв уже не разобрать, а уличные фонари еще только ждут своего часа. Я наконец выпрямляюсь и отдаю статью; а затем машинально целую его в щеку, хотя сам ненавижу, когда он так делает; кожа у него грубая, покрытая колючей щетиной.

— Спасибо.

Благодарит Бен скорее за статью, чем за поцелуй — он слегка шокирован и не понимает, как истолковать мой поступок. Если бы он только удосужился открыть Новый Завет…

— Ну? — еще шире открывает дверь Элис.

— Думаю, минут пять у меня есть, — говорю я и направляюсь к дому, достаточно медленно, чтобы услышать, как Бен переходит дорогу, открывает дверь машины, затем закрывает ее и уезжает.

У них на кухне так сильно пахнет приправами, что можно упасть в обморок. Базилик, тимьян, орегано, шалфей, петрушка и сладкий майоран соревнуются в этом буйстве запахов, заняв десятки стратегически важных полок, и это — не принимая во внимание специи. Здесь все до последнего ящичка деревянное, и дерево словно пропитывается ароматами, чтобы потом тоже источать запах, только с добавлением древесного оттенка, будто здесь и так лесом не пахнет. Интересно, заметила ли она, что я нервничаю.

— Похоже, всем очень нравится твоя колонка, — говорит она, прижимая ложкой чайный пакетик в стенке чашки.

Мне кажется, люди так разминаются, прежде чем вступить со мной в разговор.

— Правда? — закидываю я удочку.

— Ага, — отвечает она, добавляя в чай молока и направляясь к столу, за которым сижу я, рассеянно листая «Гардиан гайд». — Бен говорит, что каждую неделю приходит масса писем.

— Меня же в них не только хвалят, — отвечаю я.

При этом пытаюсь изобразить застенчивую улыбку. Тяжело. Мое общение с Элис — это всегда несколько рефлексивный процесс, но сейчас я слежу за каждым своим жестом.

— А ты? О чем пишешь?

— Я? — чуть краснеет она. — Уже несколько недель ничего не пишу.