Тайпэн. Оскал войны - Сергей Девкин

— Эти многорукие трусы боятся даже издали смотреть на меня, — расхохотался Ранджан. — А что до остального, то сейчас мы посмотрим, помогает ли божественное безумие тем, кто легко ему поддается.

Хулитель сорвался с места и, спрыгнув со ступеней, промчался мимо Акоши и его встревоженных телохранителей. Свита раджи так и осталась возле стен базара, а сам Ранджан уже устоял перед первой шеренгой солдат магараджи.

— Я знаю, о чем вы думаете! — воскликнул Отрекшийся, радостно улыбаясь и приковывая к себе все десять тысяч глаз, что были сейчас перед ним. — Вы презираете меня! Вы ненавидите меня! Вы убьете меня, едва ваш хозяин прикажет это сделать! Но вот что я спрошу, и ответьте на этот вопрос честно, но не мне, а самим себе. Как бы стал поступать на моем месте каждый из вас?!

Над площадью повисла тишина, а Ранджан наслаждаясь каждым мгновением этой, одной ему понятной, пьесы, неторопливо двинулся вдоль закованных в доспехи воинов.

— Да, я приказал убивать братьев–сиртаков! Разорять их дома и лавки! Осквернять храмы, посвященные тем, кого я презираю! Но что сделали бы вы, обладай вы абсолютной свободой?! Имея право вершить то, что вам хочется?! Не боясь расплаты со стороны богов, не веря в способность чужой воли сломить вашу собственную?! Что делали бы вы, если бы не пытались доказать это самим себе?!

На лицах тысяч солдат можно было сейчас увидеть весь спектр эмоций, доступный человеку. И все же в этот момент у каждого из них было что–то общее, странный блеск в глубине зрачков, что невольно объединял и сковывал этих разных людей в нечто иное, единое и цельное.

— И если вы можете, то ответьте на мой вопрос. Ответьте, и пусть тот, чей ответ не совпадет с моим выйдет сейчас сюда и проткнет меня кинжалом! — повернувшись к рядам слушателей, Ранджан раскинул руки, словно приглашая любого желающего, но ответом ему опять была лишь тишина.

— Так я и думал, — хмыкнул мятежный вождь. — А раз так, вы не смеете презирать меня! Не смеете отвергать мое право на то, чтобы вершить свои желания, пока я в состоянии подкрепить их чем–то большим, нежели только словом. И раз вы не может меня презирать, то вам остается лишь восхищаться мною и тем, что я делаю! Еще полгода назад я выступил в поход с тысячей воинов. Не «жалкой тысячей воинов», а тысячей самых свирепых, самых умелых и самых преданных рубак, которых я знал. Я поверил в то, что они такие, а они поверили мне и поверили в себя. И стали ими! Долина Шаанга упала нам в руки как перезрелый плод! Никогда еще тысяча мечей не была способна на такое, пока она не стала моей тысячей мечей! Взгляните на них! И посмотрите на тех, кто стоит с ними рядом!

Взмах в сторону почетного караула по левую руку — и тысячи голов послушно поворачиваются, повинуясь этому жесту. Взмах в другую сторону — и все глаза, как один, устремлены на угрюмых, но улыбающихся хмоси.

— Они были никем! О них вытирали ноги все, кому не лень! Но я захотел, чтобы они изменились, чтобы стали сильнее! Я верил, что это возможно, и вот я стою посреди города, который был воплощением всех тех притеснений и надругательств, которым эти люди и их предки подвергались столетиями. Но теперь это уже в прошлом! А почему? Да потому, что это МОИ люди! И поэтому, раз они стали моими, никто больше не посмеет сделать с ними ничего подобного.

Ранджан замер на том месте, на котором начал свою речь. На осунувшемся лице сиртака яростными огнями пылали безумные глаза пророка, а безликая масса, в которую превратилось пять тысяч солдат Гуррама, безропотно внимала ему.

— Никто и никогда не побеждал Юнь столь малыми силами. Никогда ни одному радже не удавалось остановить армию северных варваров. И никогда еще за девять веков у сиртаков не было шанса вернуть себе все древние земли нашего народа! А потому я спрашиваю вас, тех, кто еще возможно меня презирает, пойдете ли вы со мной или поползете обратно в джунгли, где до конца жизни дети и женщины будут осмеивать вас за вашу трусость! Выбор, он есть всегда, и даже сейчас у вас тысяча вариантов, но каждый из стоящих передо мной, я уверен в этом, понимает — есть только два пути! Принять мое предложение и получить все, утвердив свое имя в памяти потомков на тысячи тысяч лет! Или избрать что угодно иное, но навсегда лишиться редчайшей возможности! Поверить в себя, как буду в вас верить я, или бросить оружие и забиться в темную дыру, в надежде переждать бурю! Решайте, но сами! Без богов, без хозяев, без раболепия и правил, что насильно вложили в вас! Решайте!!!

Одинокий кривой меч, взметнувшийся над толпой, ярко сверкнул под полуденным солнцем, и громкий отчетливый клич разорвал безмолвие толпы.

— Ранджан! Ранджан! Ранджан!

Десятки голосов присоединились к нему в первую секунду, во вторую их было уже несколько сотен. Еще через мгновение вся площадь в безумном экстазе скандировала имя Хулителя, замершего перед беснующейся толпой с опущенной головой.

— Стоило зарубить меня ударом в спину, пока я был слишком увлечен, забирая у тебя свою новую армию, — широко улыбаясь, произнес раджа, оборачиваясь к бледному Акоши.

Магараджа весь трясся от негодования, а его рука сжимал золоченую рукоять сабли, висевшей на поясе, с такой силой, что побелели костяшки пальцев. Но клинки верных телохранителей были сейчас направлены не на врага Акоши, а на него самого.

— Череп генерала Юнь у меня уже есть, череп настоящего магараджи станет для него отличной парой, — желчно рассмеялся Отрекшийся, а за его спиной продолжали надрываться в едином крике пять тысяч охрипших глоток.

Глава 12

Привычный летний зной в этом году был не столь силен, как обычно, а теплые дожди помогли бы крестьянам собрать в полях неплохой урожай, если бы только в пограничных землях Генсоку не разгуливали отряды южных захватчиков, не знавших ни жалости, ни сострадания. И все же провинция шаг за шагом медленно приходила в себя, пока армии Юнь собирались на закате с новыми силами, а простые люди со свойственным им оптимизмом готовились к новой мирной жизни, которая наступит сразу после «теперь уже близкого завершения войны». Кому–то это могло показаться самонадеянным со стороны местных жителей, но беженцы, потянувшиеся большими караванами обратно из Цинхай и Нееро, так не считали.

Наступление восьмой армии Ляоляна, объединившейся с остатками пятой армии генерала Окцу, заметно замедлилось. Трехтысячный корпус Таури под руководством тайпэна Мяо Гкеня занял северный берег реки Люньшай, обозначив теперь четкую «линию фронта». Попытка форсировать Люньшай сходу под обстрелом имперской механической артиллерии стала бы для юнь довольно опасным манером. Кроме того, все мосты на этом направлении были разрушены лазутчиками К»си Ёнг еще во время предыдущего вражеского отступления. Немногочисленным узким бродам тайпэн Гкень уделил особое внимание, но реально рассчитывать на то, что его отряду удастся сдержать пятьсот сотен царских солдат, когда они двинуться к Таури, явно не стоило. Основные надежды теперь возлагались на двадцать тысяч воинов, которые от Вулинь вел вдоль побережья тайпэн Васато Вань, успешно громивший части четвертой армии, попадавшиеся ему на пути. Руо Шень, командующий Южной эскадры, отбыл с докладом в столицу, временно передав свои функции Ли, а точнее хайтину Шао Шэню. Также под началом у Ханя оставался гарнизон Таури и порядка двух с половиной тысяч бойцов, собранных «с бору по сосне», не считая наемников и ополчения. В случае крайней необходимости, этот отряд должен был выступить на помощь Гкеню или Ваню, а также не давать третьей армии начать хозяйничать в восходной части Генсоку. Имея опыт руководства ограниченными силами на небольшой территории при постоянной опасности нападения, Ли сумел быстро наладить должный порядок в предместьях Южной столицы, и сейчас подконтрольная ему территория простиралась на юг до Люньшай и на северо–запад вдоль русла Чаанцзянь до самого Имабаси включительно.