Ричард Длинные Руки — король-консорт - Гай Орловский

— А чего не знаю важного? — спросил я. — Вы собираетесь его разгромить сами? Но что-то я не слышал, что вступите в бой! Ну да, я понимаю…

Он спросил мрачно:

— Да? Что именно?

— Религиозный человек, — ответил я с издевкой, — не станет отвлекаться от молитвы на всего лишь благое дело! Да что там благое, даже ради спасения жизни не станет.

Он покачал головой.

— Ошибаешься, брат паладин. В Священном Писании четко сказано, что тот, кто ради молитвы повредит своему здоровью, тем более — жизни, не войдет в Царство Небесное. Жизнь человека Господь ценит настолько, что ради ее спасения позволяет даже отказаться от Него! Так что ты не прав.

— А как на самом деле?

Он взглянул удивленно.

— Брат паладин… Все верно, сейчас все свободные монахи переносят наши книги и все ценности в самые глубокие пещеры, что не будут затронуты катаклизмом поверхности. Но твое предложение заставить большинство оставить работу и начать готовиться к схватке… Как? Я еще не знаю. Это решат на собрании. Но ты сделал великое дело!

— Мало, — отрезал я.

Он сказал с мягким укором:

— Могло не быть и его. Но теперь, когда известно, где опустится Маркус, есть шанс окружить то место. И либо напасть и победить, либо заставить отступить от людей. Ладно, можем и сами все погибнуть, но и это не зря. Господь примет наши души, ибо мы пытались спасти мир от разрушения!.. Так что ты не совсем прав.

Я сказал с раскаянием:

— Если все так, то я совсем не прав.

Отец Муассак вытащил из складок необъятной рясы и положил перед собой на стол причудливо ограненный кристалл. По стенам сразу пошли радужные сполохи, а на потолке образовался странный круг из трех тесно соприкасающихся колец.

— Видите, — сказал он скромно, однако я ощутил поистине дьявольскую гордыню в его словах, — это камень Ронбера.

Все сразу умолкли, взоры обратились к кристаллу. Я увидел на лицах жадный интерес, спросил осторожно:

— А для чего?

— С его помощью, — пояснил отец Муассак, — можно не уходить в глубокие пещеры. На какое-то время позволяет… я не знаю, как это объяснить, но позволяет… в общем, когда Маркус закончит и улетит, то снова на том же месте…

Он замолчал в затруднении, не зная, как подать нам понятнее, но я сказал живо:

— А-а, все ясно, как на ладони!.. Временный переход в другое пространство!.. Это просто, как бы даже элементарно, объяснять почти смешно такие очевидные вещи. Хотя, конечно, пока не для нас. И много таких средств индивидуального спасения?

Он посмотрел на меня с укором, брат Гвальберт саркастически фыркнул.

— Это не для спасения, — ответил отец Мусссак мягко.

— Для спасения других, — буркнул отец Ромуальд. — Неизвестно, что хуже, брат паладин. Большинство предпочли бы остаться в пещере вместе со всеми, чем вот так снаружи в одиночку, и начинать раскапывать…

Я поинтересовался:

— И сколько времени потребовалось, чтобы огранить это чудо?

— Двести сорок лет, — ответил отец Муассак.

Я охнул.

— Ого!.. Так скоро? Ну, монахи тоже начинают работать все быстрее. Или это вся цивилизация ускоряется?.. Двести сорок лет, подумать только, это же просто семечки!

— Да, — согласился он, — раньше делали, помню, за триста лет. А еще раньше так и в четыреста не укладывались.

— Ускорение, — сказал я победно. — Мы придем к победе монастырского труда! И когда-то сумеем повторить все достижения древних и превзойти их… с Божьей помощью и под крылом матери-церкви! Но сейчас нужно оставить даже это выгранивание, а сперва дать бой Маркусу. Все для победы.

Они допили вино, друг на друга поглядывают так, словно от меня все хранят великие тайны, но так и не решились проболтаться, даже коньяк не развязал языки, монахи — народ стойкий.

Я проводил их до двери, а потом подумал и вышел следом. В зале спинами ко мне с десяток священников и монахов, все с такой грустью и даже скорбью смотрят на рухнувшее со стены массивное зеркало, словно разбилась статуя Вильгельма Завоевателя.

Глава 14

На полу обломки массивной рамы и блестящая россыпь зеркального стекла, в котором отражаются потолок и стены. Рама из толстого дерева, но изломы чистые, хотя я подсознательно ожидал увидеть множество дыр от личинок короедов, у нас эти жуки работают не хуже, чем термиты в жарких странах.

— Плохая примета, — сказал я с сочувствием.

Ко мне обернулся отец Аширвуд, который первый помощник приора Кроссбрина, лицо нахмуренное, в глазах неудовольствие.

— Брат паладин, — спросил он с подозрением, — ты что, как дикий язычник, веришь в приметы?

— Да это так просто говорится, — сказал я, выворачиваясь, как скользкий уж, — начало разговора, как вот о погоде, которой из-за стен не видно, а поговорить хочется.

— Нужно следить за речью, — сказал он назидательно. — Особенно своей.

— Жаль зеркальца, — сказал я с сочувствием. — Ничего, хотя старое как бы освящено самим временем, но ваши умельцы, уверен, сделают новое еще лучше.

Один из стоящих впереди обернулся, я увидел под глубоко надвинутым на лицо капюшоном рот отца Фо-ренберга, сторонника традиций в одежде.

— Такое уже не сделают, — проговорил он.

Голос его был мягкий, но внушающий, я сразу насторожился.

— Что-то особенное?

— Очень.

Монахи и священники смотрят со скорбью и печалью, отец Форенберг перекрестился и что-то сказал отцу Хайгелорху. Тот вздохнул и покачал головой.

Самый большой фрагмент рамы сухо треснул и разломился надвое, подгребая под собой мелкие.

Я пробормотал:

— Самоликвидация?

Отец Форенбег ответил так же тихо:

— Кончился срок его жизни. Только и всего.

Я сказал шепотом:

— Знаю людей, которые смогли бы попытаться восстановить.

Он взглянул на меня с острым осуждением.

— Мы не общаемся с нечестивыми магами!

— Это не маги, — объяснил я, — а монахи-цистерианцы. Не слышали?

Отец Форенберг покачал головой, в его голосе прозвучала ласковая укоризна:

— Брат паладин… мы знаем цистерианцев. Они на верном пути. Но это еще дети… Неужели думаете, могут что-то из того, чего не можем мы?

Я пожал плечами.

— Прошу простить меня, святые отцы. Ваши возможности почему-то скрыты от меня. А у цистерианцев прозрачные системы.

Отец Форенберг сказал тем же ласковым голосом, каким разговаривают с домашними собачками и детьми:

— Все в свое время, брат паладин.

Массивные фрагменты рамы еще в двух местах треснули, опустились ниже. Я заметил, что зеркало продолжает дробиться, вон рассыпается тяжелая фигурная композиция, что держалась на самом верху, но уцелела, когда с грохотом и треском обрушилась на каменный пол, однако сейчас медленно и с печальным достоинством распадается на части, рассыпается, превращается в совсем крохотные фрагменты…