В двух шагах от рая - Наталия Рощина

Вздохнув, Юлия отхлебнула остывший кофе — она уже не называла чай единственным благородным напитком. Новый вкус, который она не так давно открыла для себя, виртуально сближал ее со Щеголевым — и ей это нравилось. Словно подсознание постепенно приучало ее к неизбежности, неотвратимости еще одной попытки обрести покой и счастье вместе с этим мужчиной. Именно оно, это непримиримое подсознание, таким образом ставило преграды всякой мысли о возможности другого развития событий. А Юлия решила противостоять, идти иной дорогой. Наверное, в какой-то мере она позволила себе переступить через собственные запреты и предрассудки, считая, что совершила нечто подобное поступку этой последней счастливо спасшейся жены Синей бороды. Нечто, отдаленно напоминающее нарушение запрета, клятвы, попрание давно устоявшихся принципов. Она все-таки вкусила запретный плод. Правда, в любом случае столь жуткий конец, который ожидал за непослушание героиню сказки, Юлии не грозил. Для нее гораздо более реальными, ощутимыми были муки совести, проснувшиеся абсолютно некстати и отравлявшие воспоминания. Хотя с некоторых пор Щеголева справедливо считала себя свободной женщиной, которая имела право на личную жизнь и не должна была держать ответ за свой выбор ни перед кем. Только самой себе могла она позволить или запретить.

Юлия мысленно возвращалась к своему свиданию с Рогозиным. Был уже вторник, и от событий субботнего вечера ее отделяло трое суток, но Щеголева чувствовала, что до сих пор находится под впечатлением того, что произошло. Она согласилась на встречу исключительно из соображений, подогреваемых любопытством. Конечно, она не раз сказала себе, что не поддастся на сладкие речи современного Казановы — список женщин, претендовавших на звание «второй половины», был достаточно длинным. Надя сочла своим долгом порассказать да и показать ей несколько газетных вырезок, в которых довольно красочно и в какой-то степени бесцеремонно описывались романы Рогозина. Анфиса, одно время испытывавшая к нему влечение, зачастившая по этому поводу в его салон, собирала любую, самую ничтожную информацию о своем кумире. Благодаря этому увлечению дочери, в скором времени сменившемуся на чувства более реальные и с другим юношей, Андреева-старшая, а затем и Щеголева были в курсе деталей личной жизни Дмитрия. Конечно, он мог уверенно претендовать на роль сердцееда, о которого сломали коготки и светские львицы, и начинающие шоу-звезды, и дочки богатых пап, которым льстило общество известного, успешного стилиста.

Теперь в этой череде сверкающих, царящих девиц предстояло появиться Юлии. Она, с сомнением и постоянной оглядкой на возраст, характер, привычки, пыталась первый раз в жизни пойти против правил. Себе она говорила, что свидание ее ни к чему не обяжет, а уже о его планах и думать нечего — чужая душа, как известно, не освещена даже самым паршивым фонариком. Щеголева сознательно делала шаг к тому, что ее лучшая подруга называла раскрепощением. Легко ей было говорить и потирать ладоши. Надежда так и засияла, когда услышала о планируемом походе в ресторан. Конечно, она не стала рассказывать о том, что разговаривала о Юлии с Рогозиным. Скрывать факт посещения салона было бессмысленным — результат был очевиден, а вот о деталях Надежда умолчала. Она ликовала, поздравляя свою тонкую дипломатию, исключительно благодаря которой дело снова сдвинулось.

Андреева ни на минуту не сомневалась в своей причастности к новому витку в медленно и неуверенно разворачивающемся романе. Она ничего не знала о том, что не только ей есть, что скрывать. Юлия также умолчала о том, что между ними произошел разговор, дающий Льву надежду. Недомолвки не знают одиночества: одна порождает другую, цепь становится все длиннее. И вот происходит некое перерождение — возникает первая ложь, за ней размеренно следует вторая — это уже нечто совершенно другое. Самая невинная ложь может сыграть роковую роль. Нужно всегда быть готовым к тому, что рано или поздно правда окажется на поверхности, и тогда придется снова выкручиваться. Однажды созданную цепь трудно разорвать…

Щеголева покачала головой. Она чувствовала раздражение — события субботнего вечера не покидали ее. Все вышло из-под контроля, и рассказывать об этом Юлия никому не собиралась. Нет, она не оказалась в постели Рогозина, хотя успела испытать на себе крепость и сладость его объятий и поцелуев. Она не могла понять, как ему удалось так быстро расположить ее к себе? Уже через несколько минут общения она поняла, что ошибалась, считая этого молодого мужчину избалованным франтом.

Началось с того, что в оговоренное время к ее подъезду подъехал белоснежный лимузин. Раздался телефонный звонок:

— Алло, — она продолжала выглядывать из окна кухни на сверкающий автомобиль, замечая, как он приковывает к себе взгляды любопытных прохожих.

— Добрый вечер, Юлия, — голос Рогозина звучал доверительно-страстно.

— Добрый вечер, Дима.

— Машина ждет.

— А вы?

— Конечно, — усмехнулся Дмитрий. — Вы не передумали?

— Нет. Я готова, сейчас спущусь.

Юлия почувствовала, что не может перешагнуть порог собственной квартиры, где она ощущала себя в безопасности и еще пару минут назад считала, что выглядит роскошно. Но сейчас она была уверена, что похожа на кухарку, впервые сменившую привычный передник на жалкое подобие вечернего наряда. Стуча каблуками, Щеголева подбежала к зеркалу. Она стала смотреть на себя придирчиво, даже с излишней долей критики. Пожалуй, она сделала все, что могла, для того чтобы выглядеть достойно. Она надела строгое черное платье с высоким воротом, подчеркивающим ее длинную шею, набор из жемчуга, привезенный Щеголевым из Штатов пару лет назад — россыпи нежно-розового жемчуга спускались каскадами от шеи до груди, в ушах застыли две очаровательные капли, а на руке — браслет. Совсем немного косметики, только губы выделены и подчеркнуто увеличены контурным карандашом. Высокие лакированные сапоги на шпильках и подбитый мехом соболя длинный плащ — последние дни марта были отчаянно холодными, но надевать шубу Юлии уже не хотелось. Шуба — атрибут зимы, а Щеголева давно жила ожиданием проявлений следующего времени года. Почему-то она решила, что этот плащ цвета сгущенного молока подстегнет весну к более решительному наступлению. Юлия ждала его проявления, ждала, с тоской взирая на покрытые снегом тротуары, ветви деревьев. Совсем скоро все изменится, наверное, ожидание этих перемен согревало душу, бередило, но как-то мягко, без хаоса.

Юлия встряхнулась — о чем она думает, когда под окнами стоит этот длиннющий лимузин! Нужно выйти, выдержав небольшую паузу, оставляя за собой право опаздывать. Она не должна выскочить из подъезда со сбивающимся дыханием — только медленно, царственно, без восторга взирая на картину, которая откроется ее взору. Но чем яснее Щеголева представляла, как должна себя вести, тем меньше в ней оставалось уверенности и желания покидать квартиру. Полдня готовившаяся к свиданию, Юля почувствовала, что напрасно все это затеяла. Быстрым движением она сняла плащ и заменила его жакетом из голубой норки. Снова критически осмотрела себя в зеркале. А в голове, словно стук дятла, монотонно и без передышки повторялся вопрос: «Зачем я это делаю?» И ответ как будто был где-то на поверхности, но ускользал. Уже стоя у порога, взяв в руки маленькую изящную сумочку, она теребила ее, думая о том, что бы сказал Щеголев, узнав о ее приключении? Поступки, которые она совершала, были явно лишены последовательности. Сначала она грубо отталкивает Льва, обратившегося к ней за помощью, потом, мучимая жалостью и чувством вины, — протягивает руку, делает тонкие намеки на возможность примирения, а сама при этом соглашается на свидание с Рогозиным. Наташе и Наде она говорит только о том, что собралась немного развеяться, а о тонкой ниточке, которая протянулася между ней и Щеголевым, сознательно умолчала. Сработала привычка оглядываться на то, что скажут, как оценят. Но не это беспокоило ее в последнюю минуту перед выходом к томящемуся около лимузина Рогозину.