Моя служба в старой гвардии. Война и мир офицера Семеновского полка. 1905–1917 - Юрий Владимирович Макаров
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Приему должны были быть посвящены два дня. Первый день представление офицеров в собрании и парадный завтрак, а второй обход рот и полковых помещений. Полк новому командиру сдавал Левстрем.
К 11 часам в собрание явились все офицеры, строевые, нестроевые, в постоянных командировках – одним словом, все, кто носил полковую форму. Тогда как раз только что были введены новые александровские мундиры с красными лацканами, и общая картина получилась очень красивая. Приехал маленький П.П. Дирин, председатель общества старых семеновцев. Явились полковые доктора, духовенство, И.П. Широков, военный чиновник, делопроизводитель хозяйственной части, регент церковного хора Алексеев и оружейный мастер Антонов.
На войне все это переменилось радикально, но в мирное время ни духовенство, ни доктора, ни тем паче все другие полковые «апендисы» входа в собрание не имели. Это был клуб «господ», куда всем прочим вход был заказан. Но по торжественному случаю приема полка новым командиром все социальные перегородки пали. На один день. Всего в зале собралось к завтраку человек семьдесят.
Приехали командир бригады и начальник дивизии генерал Мрозовский.
По трем стенам большой столовой выстроились в ряд все по старшинству: полковники, капитаны, штабс-капитаны, поручики, подпоручики, духовенство в шелковых рясах, доктора в парадной форме, в эполетах… На самом левом фланге в пиджаке стоял бородатый и мрачный оружейный мастер Антонов.
Наконец по беспроволочному телеграфу «собранских» вестовых передалось, что командир полка приехал. Все быстро стали на свои места, и даже подравнялись. Послышались шпоры. Левстрем стал на правый фланг и громко сказал:
– Господа офицеры!
Вошел Кульнев. Он был довольно представительный мужчина, среднего роста, стройный, неопределенных лет, немного за пятьдесят. Новый с иголочки семеновский мундир с красным лацканом, генеральские «жирные» эполеты с царскими вензелями и золотой аксельбант. При назначении нашим командиром царь взял его в свиту.
Как только командир вошел, музыка ударила полковой марш:
Мы верно служили при русских царях,
Дралися со славой и честью в боях.
Страшатся враги наших старых знамен,
Нас знает Россия с петровских времен.
Царь Петр покрыл нас славою побед,
И помнит бой Полтавский, помнит швед.
Да будет же свят сей залог вековой
В семеновской славной семье полковой,
Да будут потомки потешных полков
Надеждой для Руси, грозой для врагов…
Царь Петр покрыл нас славою побед,
И помнит бой Полтавский, помнит швед.
Полковой марш был полковой гимн. Слушать его можно было не иначе как стоя смирно. А если на улице, то приложив руку к головному убору.
Прослушали полковой марш, и, когда музыка замолчала, Кульнев отвесил нам глубокий поклон. Поклонились и мы ему. Кто по чину и должности носил шпоры, щелкнул шпорами, остальные каблуками. Левстрем начал представление.
– Ваше превосходительство, разрешите представить вам господ офицеров. Полковник Тунцельман.
Короткий военный поклон – с приставлением ноги корпус принимает исходное положение – и рукопожатие.
– Полковник Тимрот первый, – тот же церемониал. – Капитан Шелехов. Капитан Пронин первый. Капитан Лялин. Капитан князь Касаткин-Ростовский, и т. д., и т. д. все семьдесят человек.
Когда пришла моя очередь шаркать ножкой, меня поразил болезненный вид нового командира. Провалившиеся щеки, усталые потухшие глаза, в лице ни кровинки, и все лицо шафранно-желтого цвета.
Наконец кончилась сухая и постная часть. Лица из строго официальных снова сделались человеческими. Скоро можно будет пропустить рюмку-другую водки и вкусно поесть. По особо торжественному случаю завтрак будет богатый, не меньше как из четырех блюд. Закуска тоже по первому разряду. В обыкновенные дни закусочный стол не являл собою большого разнообразия. Зубровка, рябиновка, белая водка и кое-где овальные тарелочки с ломтиками хлеба, с кружками колбасы, кусочками ветчины, селедка, сардинки, шпроты… Однообразный пейзаж… Теперь весь стол, высокий, но узкий, нарочно, чтобы до всего можно было дотянуться, был уставлен яствами, при одном воспоминании о коих у человека, как у собак профессора Павлова, начинается секреция слюны. Красовались на столе серебряные кастрюлечки с горячей закуской, биточки в сметане, посыпанные укропом, сосиски в томате, форшмаки с селедкой, белые грибы в сметане, паштеты, разные «канапе», хрустящие, поджаренные в масле квадратики белого хлеба с покоящимися на них кильками, всевозможные сыры, царь сыров – рокфор, камамбер, старый честный швейцарский, и, наконец, посередине патриции закусочного стола: икра, омары и копченые сиги, а к ним в серебряных соусниках густой желтый майонез. Водок на столе стояло сортов десять. На все вкусы. И среди них то там, то здесь красовались тонкие, запотевшие, только что со льда, графинчики со светлейшей очищенной, которую в России с одинаковым удовольствием потребляли и царь, и генерал, и пахарь, и рабочий.
Закуски на столе были расставлены не как-нибудь, а с пониманием. Посередине, куда подходит начальство и старшие, ставилось то, что получше, а по концам, которые бывали облеплены молодежью, все больше кусочки жареного свиного сала, колбаса, сардинки, шпроты и проч. тому подобные деликатесы фельдфебельских именин. Чтобы подпоручику заполучить икры или кусок омара и вместе с тем не нарушить строгих правил благоприличного поведения, нужно было проявить немалую ловкость и проворство.
В лагерном собрании, где закусочный стол был длинный, около него свободно умещалось человек шестьдесят. В городском собрании, где стол был короче, при таком скопище людей приходилось уже закусывать в две смены.
Как только приступили к закуске, музыка грянула полковой «колонный марш». Под этот марш в 1814 году наш полк входил в Париж. Это была тоже специальная музыка, но далеко не столь торжественная, как полковой марш. Под звуки колонного марша разрешалось двигаться, разговаривать и даже есть. По моему поручичьему чину, состоя во второй смене, я со своего места мог отчетливо видеть, как генералы подошли к столу и командир с приятной улыбкой налил начальнику дивизии рюмку водки. А тот ему. Потом выпили еще и, наверное, еще. У стола генералы стояли минут двадцать. И вдруг новый командир полка поднял рюмку и громко на весь зал, каким-то особенно возбужденным голосом, крикнул: «Господа!»
Мгновенно все стихло, но все мы почувствовали себя неловко. Это было явное нарушение порядка. По ритуалу следовало новому командиру закусить, отойти в сторону, чтобы дать место другим, затем сесть за стол на свое место под портретом Петра, по правую руку начальник дивизии, по левую председатель союза старых семеновцев. Затем надлежало ему спокойно съесть первое блюдо,
